Век Филарета

    — Беда идет на Россию,— тихо заговорил он,— Грядут пере­мены, и судьбы их сомнительны. Страшусь не новизны, в природе вес должно обновляться, пугает отвержение основ прежней жизни, пренебрежение верою и царскою властию. Люди настолько ото­рвались от жизни духовной, что уж и не почитают ее существу­ющей. Смелеют клеветники и насмешники. Открыто церковь не отвергают, а зовут к ея «улучшению»...

    Новый молодой келейник внес поднос с чашками, чайником и сухарницею. Поставил на столик, поклонился поясным поклоном и вышел.

    — Налейте мне, Андрей Николаевич,— попросил митропо­лит.— Можно покрепче. И себе наливайте... Донеслось до меня, что-де я пастырь одной аристократии московской, а невежествен­ному мужику мои беседы дики и ненужны.

    — Да кто это говорит, владыко?! — вскинулся Муравьев.— Это мнение людей нецерковных!

    —  Пусть так. Но и во вздорном гласе услышь для себя по­учение. Верно то, что не знающий Писания, не приученный к слушанию Божественного Слова может не все понять в моих проповедях, но да пекусь не только об увеличении стада Хри­стова, но и о сохранении его. Что же до трудности моих слов, то есть пастыри, растолковывающие все по азам за отсутствием должных познаний у себя или у паствы,— годится ли мне уподобиться им? Кому же, как не архипастырю, печься об углуб­лении богопознания?..

    — Стоит ли придавать этим мнениям большое значение? — искренне удивился Муравьев.— Пусть их говорят.

    -- А вы знаете, как разрушается земляная плотина? — Филарет поднял глаза на собеседника.— Вначале появляется маленькая щель, течет себе крохотная струйка воды, и никто-то не обращает на сие внимания. А вода час за часом, день за днем размывает землю и расширяет отверстие. После глядь — откуда дыра? А вся вода уж ушла, осталась лужа с карасем... Так-то, мой милый. Вы извините, за дела приниматься пора. Покойный Святославский уж несколько раз бы сунулся в дверь, а эти молодые робеют.

    Спустя неделю после губернаторского обеда владыка прини­мал в Троицкой лавре императорскую чету. Александр Николаевич отправлялся к войскам в Крым, повинуясь голосу сердца и пред­смертному желанию отца. Мария Александровна решила немного проводить мужа и заодно посетить полюбившуюся ей лавру. Взяли сыновей Сашу, Володю, Алешу. Старший Никса очень хотел по­ехать, но у него возникли какие-то боли в спине, и доктора посоветовали покой. Любимицу отца, маленькую Мари оставили дома из-за больного животика.

    Стояли ласковые дни бабьего лета. В ярко-голубом небе висели прощальные летние тучки. Казалось, теплота и ясность воцари­лись в мире, однако смутное беспокойство не оставляло иных сердец. В воротах лавры августейших гостей встретили высокопреосвященный и отец наместник. Один — маленький, ссохший­ся,— казалось, едва держался на ногах; другой — высокий, рос­лый, осанистый,— переполнен был энергией. Вместе же они оли­цетворяли величие и благолепие святой обители.

Дорожки были посыпаны желтым песком. Пышно цвели ге­оргины, астры, золотые шары, ноготки, душистый табак. Импе­ратрица любила розы, и с удовольствием увидела их перед мит­рополичьим домом. После молебна владыка вручил государю в дорогу чудотворную икону Явления Божией Матери преподоб­ному Сергию. Слово Филарета было кратко, но проникновенно. После обеда Мария Александровна устроила так, чтобы остаться с владыкой наедине.

    Молодая императрица, одинокая, как обыкновенно бывают одиноки люди на вершине власти, почему-то особенно тянулась к московскому митрополиту, маленькому Филарету, как его на­зывали ее фрейлины. Ее восхищали гениальные проповеди Фи­ларета, в которых она часто находила ответы на свои вопросы и сомнения; ее умиляла подвижническая жизнь владыки, о которой много рассказывала мать-настоятельница Мария Тучкова. Она почему-то доверяла ему безоглядно.

    — Святый отче,— перебарывая в себе волнение, воскликнула Мария Александровна,— помогите!.. Страхи и ужасные предчув­ствия мучают меня! Жизнь моя сложилась так сказочно счастливо, что надо бы лишь радоваться каждому дню... а я каждый день ожидаю беды.

    Филарет с участием слушал царицу. Ее немецкое происхож­дение сказывалось лишь в небольшом акценте. Слезы на ее глазах удивили его.

    — Я знаю, что отчаяние и уныние — большой грех, и отец Василий Бажанов так говорит, но что я могу с собой поделать? — Батистовым платком осушила слезы и продолжила: — И этот ужасный случай: падение колокола в день присяги... Погибло шесть человек, среди них жена старосты Успенского собора!

    — Так и было,— кивнул Филарет.

    — Я люблю Россию. Я сразу полюбила ее, хотя она так непохожа на Германию. Но... этот ледоход, эта оттепель,— с задержкой вы­говорила она трудные слова,— они пугают! Весной все так вдруг меняется... Я во сне видела, как все-все рушится в крошки, как льдины на реке. Я верю, что умру весной, и потому боюсь русской весны и... ненавижу ледоход, оттепель... Вы понимаете?

    — Понимаю, государыня,— ответил митрополит.

    По его серьезному тону, по сосредоточенности в удивительно глубоких и живых глазах она поверила ему.