Ведьмы графства Эссекс

Именно тут, у старого дуба, в августе, после полудня, чуть меньше двух лет назад была повешена моя мать. Мать, Лиз Годвин, Маргарет Мун и Энн Лич – все вместе, стайка отщепенок. Я так и не смогла узнать, что случилось с Хелен Кларк или ее ребенком – предполагаемым дьявольским отродьем. Меня не было на казни, потому что в это время я была настолько подавлена, что господин Хопкинс счел за благо запереть меня в моей комнате. Но большинство жителей Мэннингтри были. Полагаю, в определенных кругах еще частенько обсуждают это событие – казнили на виселице прямо тут, у нас, да еще и женщин, – хотя все были достаточно добры, чтобы не говорить об этом при мне. Так что я не знаю, как прошла казнь. Но вот как я себе представляю ее.

Сияющий день, полуденный зной постепенно сменяется прохладой. Я прошу ветерок взъерошить листья старого дуба. Я даю им возможность посмотреть на прилив – пусть это будет день, когда вода выходит из берегов, и вот, вместо грязевых отмелей – сверкающее зеркало воды, а в нем – прекрасное сине-голубое небо. Пусть моя мать стоит на эшафоте, глядя сквозь петлю на север. Она не выискивает мое лицо среди лиц наших соседей. Она знает, что я не приду, что я не хочу это видеть. Вместо этого ее взгляд скользит по узкой улочке, к цветущим берегам и сверкающему побережью, и она представляет, как бежит по этим огненным всполохам, затем по склонам холмов за ними, а оттуда, кто знает – прямо в ад, если захочется. Может быть, она была ведьмой и в аду то самое место, где она была бы счастлива. Теперь я никогда этого не узнаю наверняка.

И пусть она видит, что люди в толпе безрадостны: они почтительно молчат, их сердца гложет сомнение в правильности того, чему они собираются быть свидетелями.

Иногда моя мать что-то говорит или делает, но я знаю наверняка, что эти слова далеко не так хороши, как те, что она действительно сказала, – ничего пастору Лонгу, который исповедовал ее, вернее, пытался это сделать, а господину Хопкинсу повторила только, что он захлебнется собственной кровью. А дальше я не желаю представлять.

Я даже не знаю, где их похоронили, всех вместе – мать, вдов Мун и Лич и Лиз Годвин. Зато не сомневаюсь, что у них там, в этой могиле, очень шумно, и назойливо яркие уродливые цветы вырастут на ней, питаясь перебранками между их черепушками. Мне бы хотелось знать свою мать лучше или знать побольше того, о чем я могла бы вам поведать. Или знать о ней что-то такое, ее тайну, которую я могла бы сохранить при себе. Она родилась в порту Клактона в 1600 году от Рождества Христова, у нее была одна дочь, она натворила много дел, умерла.

А я осталась. Я – сирота Ребекка Уэст, сознавшаяся ведьма, иду по берегу Стоура, где колышется вьюнок, с украденным яблоком в кармане. Прежде чем убить человека, я убью птицу – на ужин.

30. Раскаяние

Теперь «Торн» – это не столько постоялый двор, сколько его призрак.

Кто захочет утолить свои печали под крадущимися шагами ведьмы или под недобрым взглядом ее благочестивого хозяина? Бедный Мэтью, бедная Ребекка, мы словно деревья, которые волна выбросила к тем же берегам, где они росли, но уже безжизненными и ломкими корягами. Общий зал просторен и пуст, ступы и оловянная посуда покрыты пылью.

Он сдержал обещание, данное мне в Колчестере, что мне не о чем будет беспокоиться, мне найдется место. Он привез меня в Торн, чтобы я помогала по хозяйству, но прошло довольно много времени, прежде чем я пришла в себя и смогла что-то делать. Несколько месяцев я чахла в своей комнатке наверху на кровати с плотно задернутыми шторами, чтобы не было ничего, кроме темноты, и представляла, что я снова в тюрьме, окруженная теплыми телами – моей матери, моих друзей – по бокам, подо мной. Я зажмуривала глаза и надеялась, что когда открою их снова, то увижу свет сальной свечи и цепи, Хелен Кларк, ковыряющуюся в болячке, которая выскочила у нее над губой. Но получалось не очень хорошо. Пуховая перина была слишком мягкой. Господин Хопкинс в эти первые недели время от времени заходил в комнату и, придвинув стул к моей кровати, читал вслух Священное Писание, при этом он ни разу не осмелился раздвинуть шторы, чтобы посмотреть на меня. Торжественные слова пробивались сквозь ткань и с нелепым величием бухались в мою полудрему с клетками, вшами и пустыми, сжимающимися животами. Он читал Книгу Иова, Бытие. Даниил в логове львов, конечно же. «Бог мой послал ангела своего и заградил пасть львам».

Мне необходимо было умереть, и там я словно умерла. А потом, очень медленно, я снова выкарабкалась на свет.