Ведьмы графства Эссекс

Мне некого спросить. Одну за другой на платформу выводят незнакомых мне женщин в рваных тюремных рубахах с грязными волосами. Последняя женщина – старая матушка Кларк. Охраннику приходится помочь ей подняться по лестнице на эшафот, он поддерживает ее за плечи возле петли, пока остальные выстраиваются самостоятельно. Женщины тихо переговариваются между собой, пожимают руки и разговаривают с палачом так спокойно, будто они старые друзья. Но оркестр продолжает играть, и за трелями труб мне не слышно, что они говорят. Возможно, говорят, что прощают его, или предлагают монету за то, чтобы все прошло чисто. Одна русоволосая женщина с изъеденным оспой лицом шатается, будто пьяная, хотя, может, так и есть, ведь проклятым дают эля, чтобы успокоить их дух.

Их спокойствие удивляет меня. Может, полагаю я, паниковать не стоит. По крайней мере, преждевременно. Если бы они не были такими грязными и одетыми в столь убогие одеяния, их можно было бы принять за обычных женщин, прогуливающихся по рыночной площади, – настолько спокойными они кажутся. И только когда оркестр замолкает и зачитывается приговор – в это время пастор подходит, чтобы исповедать их, – лица становятся испуганными или застывают в недоумении.

Палач начинает с самой левой. Он спрашивает ее о чем-то, но она качает седой головой и вглядывается в толпу, словно ищет кого-то. И прежде чем палач накидывает ей на голову мешок, она успевает крикнуть: «Слава Господу!» Раздается улюлюканье, но также и несколько «аминь». Затем петлю надевают на мешок и затягивают на шее. Потом он ведет женщину на лестницу – три ступеньки, и вот она наверху, затем скрип веревки, когда он выбивает лестницу у нее из-под ног, – «Я здесь во имя Иисуса Христа и Его церкви предаю ваше тело Сатане в его власть и пользование». Я не хочу смотреть, как дергается эта женщина. Я смотрю на матушку Кларк, которая стоит с закрытыми глазами, охранник поддерживает ее за единственную ногу, и я надеюсь, что она не понимает, где она находится и что происходит. Далеко, далеко, на поблекшем лугу… Пожалуйста, Боже.

Палач переходит к следующей женщине. Некоторые на эшафоте – молодые девицы, которые, вероятно, никогда не видели казни.

Другие – деревенские старухи, они должны были видеть что-то такое, но уже плохо помнят, как это было. Если вы стоите с самого правого края эшафота, будете ли вы смотреть, как дергаются те, кто слева от вас, внимательно наблюдать за тем, как они умирают, чтобы знать, что произойдет с вами? Или лучше не смотреть? Там могла быть я – почти была. Вторую женщину я видела в суде – госпожа Уайетт, жена пастора; она шипит, как кошка, у нее распухшее, залитое слезами лицо – она принялась рыдать, как только замолчали трубы.

Палачу приходится держать ее, чтобы надеть мешок и петлю, потому что она сопротивляется, размахивая худыми, как палки, руками, но в конце концов сдается: «Прости меня, Господи, прости меня», – и затем приходит очередь «Я здесь во имя Иисуса Христа и Его церкви предаю ваше тело Сатане в его власть и пользование». В целом бездарный спектакль для такого события, вот что я думаю.

Мне бы хотелось, чтобы хотя одна закричала, что ненавидит эту глазеющую толпу, чтобы она обрушила на них свою месть подобно метеору. Чтобы ошметки тел полетели во все стороны и вопящая от боли толпа бросилась бы прочь от площади. Моя мать могла бы. Моя мать так и сделает. Но моей матери сегодня здесь нет. Мою мать повесят в нашем родном городе, в Мэннингтри, в назидание другим.

От мерзости грязно-серого низкого неба можно задохнуться.

Я вижу, как по плечу Хопкинса ползет жирная блестящая муха. «Убей его» – эта мысль не направлена ни на кого конкретно, просто, будто ребенок толкается у меня под сердцем. На плече господина Хопкинса, рядом с мухой, появляются крошечные крапинки, эти первые капельки начинающегося дождика – словно буквы загадочной письменности; а наименее благоверные тут же ворчат в своей привычной манере, что собирается дождь, что они проделали весь этот путь, а тут этот дождь, он испортит всю забаву и кабаки будут переполнены и, кроме того, в эти дни невозможно найти прислугу – что это за мир, думаю я, и как некоторым из нас можно смириться с самим фактом нашего существования в нем? «Слава Господу, моей крепости», – кричит следующая по очереди, совсем еще девочка, когда палач выбивает лестницу у нее из-под ног; петля затягивается вокруг тонкой шеи. «Я здесь во имя Иисуса Христа и Его церкви предаю ваше тело Сатане в его власть и пользование». Вдали за подрагивающей веревкой виднеется башня кафедрального собора. «Уже четвертая из восьми, – говорит какой-то мужчина, – а первая все еще жива», – а его сосед со знанием дела объясняет, что все это потому, что женщин держали впроголодь, они слишком истощены, в них недостаточно веса для таких длинных веревок. «Весьма неприглядное зрелище, господин Уитборо», – говорит он и спрашивает, собирается ли потом господин Уитборо пойти на петушиные бои…