Ведьмы графства Эссекс

На первой скамье, перед самым алтарем, сидят Джудит Мун, кавалер, которого я видела в ту ночь, когда мы прибыли в замок, – на нем тот самый дублет, отделанным серебряным кружевом, с ними рядом несчастный Уксусный Том и сам Дьявол. Они составляют презабавную компанию. Именно Дьявол желает мне доброго дня, и я нахожу, что отвечаю на его приветствие улыбкой и наклоном головы.

Я чувствую, что все делаю правильно. Я говорю дьяволу: «Церковь – самое последнее место, где я ожидала бы встретить вас», – и он смеется.

Я смотрю на остальных. Джудит выглядит так же, как в последний раз, когда я ее видела: в белой ночной сорочке и чепце, отделанном лентой, подбородок вздернут, на губах ухмылка. Уксусный Том выглядит вполне здоровым, курит длинную костяную трубку, он радостно приветствует меня, кивая мохнатой мордой.

Теперь он размером со взрослого мужчину и одет в красивую жилетку из гладкого зеленого бархата. И, наконец, кавалер, у него бледное лицо, длинные волосы свисают до плеч лохматыми неухоженными прядями. На коленях у него сидит белый кролик с красными глазами, маленькими и блестящими, как коралловые бусинки.

– Вы мертвые? – спрашиваю я их. И продолжаю: – Я умерла?

Это кажется вполне вероятным.

– Определенно нет – и следите за своими манерами! – смеется Джудит.

– Я умер, – говорит Уксусный Том, покачивая полосатым хвостом.

– И я, увы, – отвечает кавалер с беззаботной улыбкой.

– А моя жизненная сила убила бы любого мужчину, перейди она к нему, – говорит дьявол. – Или женщину.

Он подмигивает.

– Полагаю, достаточно скоро мне придется выбрать, жить или умереть, – вздыхаю я.

– Выбор уже сделан, – говорит дьявол. – Нет ничего постыдного в том, чтобы наслаждаться собственным обществом.

– Но я не знаю, что рассказать им, что говорить, – протестую я.

– Просто кричи, – говорит дьявол.

Не то чтобы его совет кажется мне полезным, но тем не менее я опускаю голову в знак почтения – в конце концов, он сам дьявол и надо проявлять должное уважение. Кавалер почесывает уши кролика большим пальцем.

– Я уже видела этого кролика, – говорю я.

Кавалер кивает.

– Да, – говорит он. – И когда вы увидите его в следующий раз, значит, пришло время сделать это. И тогда вы вернетесь к себе. Не бойтесь и не стыдитесь. А теперь идите.

Я возвращаюсь к проходу между скамьями, поворачиваюсь к тяжелым дверям. Кажется, это то, что мне суждено сделать. Затем останавливаюсь и, оглянувшись, обращаюсь к дьяволу:

– Так что, сэр, никакого ада нет, не так ли? Или это и есть ад?

Дьявол снисходительно улыбается. Он пахнет лимоном.

– Знаю, это прозвучит странно из моих уст, – говорит он, – но есть вещи, о которых лучше не знать. Пример Евы. В любом случае, мисс Уэст. Вас уже ждут в других местах.

И с этими словами он взмахивает рукой, и теплый ветер сбивает меня с ног и несет вдоль прохода, мои волосы выбиваются из-под чепца и развеваются. Двери собора Святой Марии со стоном распахиваются, и я вылетаю в ослепительную яркость, с восторгом в сердце, легкая, как искра, хотя не могу объяснить почему.

Я просыпаюсь от скрипа ключа. Это тюремщик пришел забрать меня, потому что я живая. Я поднимаюсь, мне холодно и больно, потому что я живая, и я протягиваю руки, чтобы он снова надел на них кандалы. В свете лампы надзирателя я могу разглядеть лицо своего ночного соседа, рядом с которым я только что спала; и то, что я уже подозревала, подтверждается: это тот самый кавалер, хотя теперь он походит на тех созданий, которых иногда находят замерзшими до смерти в стоге сена, его раздутое лицо наполовину закрывают свалявшиеся волосы. На скрюченном, почерневшем пальце трупа все еще сверкает бирюза. Я вижу, что тюремщик тоже заметил перстень, и гадаю, за сколько он его продаст. Вероятно, когда-то перстень принадлежал женщине. Возможно, возлюбленной. Труп, замечаю я, интересное слово.

Меня ведут по проходу, потом по другому проходу, и вынужденная бодрость ходьбы вскоре возвращает чувствительность моим затекшим ногам. Мы проходим мимо узких окон, и бледно-красный рассвет пробивается огненными нитями по старому камню стен, он касается моей кожи, когда я прохожу мимо. Такой утренний свет может означать и жару, и мороз. Скоро наступит весна, а за ней лето и летние слушания. Я живая.

Они спят, прижавшись друг к дружке, словно животные, – просто клубок обмякших переплетенных конечностей, и за то мгновение, которое требуется моим глазам, чтобы снова привыкнуть к полной темноте камеры, я успеваю задаться вопросом, смогла бы я это сделать: смогла бы ли я проклясть их всех, чтобы спасти себя, чтобы выйти в прекрасное сине-золотое обещание утра. Первое лицо, которое я различаю сквозь мрак, – лицо моей матери. Она проснулась и смотрит на меня, стоящую у двери. Аккуратно она отделяется от остальных и поднимается, затем подходит, чтобы обнять меня и – да – погладить по щеке и прижать мое лицо к своему плечу.

– О, Бекки, – бормочет она, – мой Кролик. Я боялась, что они забрали тебя навсегда.

И я верю, что она правда думала, что меня увели навсегда, и правда боялась.