Ведьмы графства Эссекс

Я согрешила с господином Идсом. Господин Идс тоже страдает? Надеюсь, что да, и это означает, что я никогда не любила его по-настоящему. Это сладкое зловоние просто невыносимо.

Хопкинс произносит мое имя. Он просит меня посмотреть на него. Он снова просит меня признаться. Признаться или быть проклятой навеки.

– Судный день близок, и в этот день вы еще можете оказаться среди праведников, Ребекка. Вы еще можете быть спасенной.

Он говорит с заботливой настойчивостью, протягивая руку, словно хочет приобнять мое полудохлое тело, а я устала настолько, что готова поверить ему и захотеть этого. «Не могу больше стоять одна – Господь поддержит меня. Мэтью». Он говорит, это во имя спасения моей души.

И все же. У меня еще остались силы, чтобы отказать ему. Я чувствую слабость. Я говорю: «Господин…» – и пытаюсь опереться на стену подвала, чтобы не упасть, но пальцы безнадежно скользят по гладкому холодному камню.

– Господин. Я не могу признаться в грехе, которого никогда не совершала. Если это означает, что меня повесят, – пусть будет так. Пастор отпустит мне те грехи, которые у меня есть.

Желчь обжигает мне горло.

– У вас нездоровый вид, – говорит он с вежливым участием.

Слишком мягко сказано. Эта вонь. Я говорю ему, что что-то гниет. Затем спрашиваю: «Что это за запах?»

– Ах, конечно.

И я слышу, но едва воспринимаю что-то про эксперимент. Видите ли, во многих вопросах континентальные авторитеты согласны с нашими отечественными экспертами в отношении воздействия магических изображений, в значении того, как колдунья заботится о своем фамильяре, что изложено в Magia Adamica, – шипящий звук его фонаря движется сквозь темноту у меня за спиной. – Но у них есть другие теории, которые я еще не имел возможности проверить… Например, – движение в темноте, шелест ткани, – если колдунья прикоснется к мертвецу, у того пойдет кровь – это верный признак, по которому можно ее обнаружить.

И каким-то внутренним чутьем я понимаю то, что не могла постичь умом: здесь в комнате находится труп, он спрятан за дверью, а Хопкинс сейчас уходит через эту дверь и собирается запереть ее за собой.

Я разворачиваюсь и, прежде чем задвигается засов, успеваю увидеть, как последний луч света падает на белое мертвое тело, скорчившееся в углу, на жирные спутанные волосы, и, пока ключ поворачивается в замке, я падаю на колени, взывая к милосердию, и колочу кулаками в дверь. Я рыдаю и продолжаю рыдать, пока не исчезает последний свет и не затихают шаги.

Тишина. Тогда я перестаю плакать, потому что это не поможет, а мое тело так истощено, что даже слезы я должна беречь и не тратить зря.

Я понимаю замысел. Богатенький парень решил, что если он не смог напугать меня, то мертвые смогут. Но он ошибается. У меня были мертвые младшие брат и сестра, их хоронили, когда они еще пахли внутренностями моей матери, но перед тем меня заставляли целовать их пушистые головы размером с яблоко.

Я вытираю глаза воротником сорочки и корю себя за то, что подумала, что Разоблачителя ведьм могут тронуть мольбы. Что ж, если его не тронут, то и меня тоже. Я прижимаюсь спиной к холодной стене и сквозь темноту протягиваю руку к своему сокамернику. Вот его мертвая рука в моей руке, холодная и тонкая.

Должно быть, я уснула здесь, в этой маленькой сырой кладовой, потому что мне снится сон.

Мне снова снится свет – он падает на меня россыпью бликов всевозможных розовых оттенков. Я открываю глаза и обнаруживаю, что сижу на скамье с высокой спинкой, надо мной сводчатый потолок. Это церковь Святой Марии. Я чувствую умиротворение. В воздухе витает сладкий, благородный запах, как от ладана. Я поднимаюсь на ноги и иду по проходу.

Я вижу, что заколоченные досками окна снова застеклены и солнце проникает сквозь пышные складки красных и пурпурных одеяний святых. Нет – не святых. Ведьм. В высоком окне нефа стоит старая матушка Кларк, вместо культи – столб пламени, бьющий из подпаленных юбок, ножницы подняты вверх, будто меч. По бокам от нее стоят моя мать и Хелен Кларк, обе в ярко-малиновых платьях и коронах из болиголова. Моя мать наливает вино из блестящего кувшина. Лиз Годвин держит в руке восковую куклу в той же манере, как епископ держит свой жезл. Вдовы Мун и Лич несут разделочный нож, тесак. Они смотрят на меня сверху вниз, великолепные и великодушные, будто толстощекие ангелы. Солнечные лучи проникают сквозь их яркие платья и образуют на каменном полу, в каждом уголке, цветные узоры.

С передней скамьи раздается мужской голос. «Ах, – говорит он, – наконец-то вы проснулись».