Ведьмы графства Эссекс

В сумерках наш маленький караван останавливается недалеко от Дедхэма. Нам дают попить воды и поесть хлеба – я ем впервые за прошедшие сутки. Душные сумерки, какие часто бывают в конце весеннего дня: трава в свете последних лучей солнца будто покрыта темно-зеленым глянцем, над верхушками деревьев уже показался месяц. Но в повозке жарко, и в этой тесноте, потея в наших грязных платьях, мы все довольно быстро становимся злыми и нетерпимыми друг к другу. Начинается с того, что Лиз Годвин, пережевывая свой последний кусок хлеба, вслух размышляет о том, что она могла бы спастись из нашего нынешнего неприятного положения, заявив, что ей нужно отлить, а там добежать через поля до леса, где можно перетереть веревки об «острый камень». Вдова Лич язвит, что Годвин прочитала слишком много книжиц, а вдова Мун выражает сомнение, что Годвин вообще умеет читать. Годвин негодующе настаивает, что умеет. Моя мать говорит, что хотела бы посмотреть, как Годвин попытается осуществить свой план побега, и что ей, безусловно, стоит попробовать, – нам всем не помешает посмеяться. Годвин говорит, что мы превратились в злючек, а Хелен досадливо отвечает: «Любезнейшая, весь мир стал таким». Тогда Лиз Годвин пытается прекратить препирательства; она говорит, что уже вечер и нам следовало бы закончить разглагольствовать, учитывая, что мы оказались здесь по той причине, что некоторые из нас любят поболтать – и чтобы о них поболтали – больше, чем это подобает христианкам.

– Фи, – фыркает моя мать, – не надо ходить вокруг да около, Лиз. Говори прямо, – ощетинивается она со всей присущей ей язвительностью. – Лиз Годвин, со своим мужем и вечно задранным носом, да и сам муж такой же, хотя это не принесло ей особого счастья. Ну и где сейчас твой дорогой Томас, а, Лиз? Уже скачет из Мэннингтри, чтобы спасти нас всех, да, этакий Бэв из Антона?

Тогда Лиз Годвин начинает плакать, а остальные отводят друг от друга глаза, упираясь взглядами в стены, не в состоянии найти сил, достаточных, чтобы утешить ее.

Проходит несколько минут, и кажется, что мир наконец-то восстановлен, но тут Хелен приходит в голову снова разбудить спящего медведя.

– В любом случае, – говорит она, облокотившись на задний борт повозки, и ухмыляется, крайне довольная собой, – мы здесь по милости матушки Кларк. Если мы ищем виноватого.

И старая матушка Кларк, заблудившаяся в разрушенных чертогах своего разума, улыбается пустой улыбкой при звуке своего имени.

– Я сказала ему, – говорит она, – что мы можем спуститься посмотреть на корабли.

И взбешенная Хелен вскидывает свои связанные руки с криком: «Осподи! Она уже совсем тронулась!» Затем моя мать обзывает Хелен косорылой потаскушкой и велит ей придержать язык, а Лиз Годвин продолжает причитать над всем этим, а Маргарет Мун призывает к миру и спрашивает, что хорошего в том, что мы перегрыземся.

– Госпожа Мун совершенно права, – говорит незаметно подъехавший мистер Хопкинс: он приподнял тент, чтобы посмотреть, что за перепалка происходит в нашем дурно пахнущем застенке. Он прикрывает рот платком. Мы все тут же умолкаем – как вам угодно, – и он смотрит на нас с мрачным любопытством, словно мы – опытные экземпляры, пришпиленные к сукну. Он опускает руку, и мы видим его приводящую в бешенство улыбку.

– Почему бы не направить вашу явно неуемную энергию на молитвы? – предлагает он, и это предложение звучит как-то издевательски. – Молите Бога об освобождении ваших душ, вместо того… – тут он бросает взгляд на Лиз Годвин, – вместо того чтобы строить планы с намерениями освобождения тел с помощью собственных… бестолковых измышлений.

Его лошадь встает на дыбы и бьет хвостом, а мы уставились на свои колени, как дети, пойманные на лжи.

– Я бы этого не сделала, сэр, – тихо говорит Лиз, подтягивая колени к подбородку. – Это были только разговоры.

– Хорошо, – отвечает Хопкинс и заверяет нас, что несмотря на то, что земные страдания могут приблизить нас к Богу, ему не доставит никакого удовольствия, если кого-то из нас придется выпороть. Он опускает ткань и снова переходит на рысь – черная тень на светящемся полотне – и созывает ополченцев и извозчика. Пока запрягают лошадей, мы сидим молча; вскоре процессия движется дальше, прочь от заходящего солнца.

– Они ужаснутся, – тихо бормочет матушка Кларк, потирая нос шишковатым пальцем, – судороги и боли охватят их; будут мучиться, как рождающая, с изумлением смотреть друг на друга, их лица разгорятся.

А Лиз Годвин чопорно заявляет, что, поскольку она узнала вышеупомянутый отрывок из Исайи, она надеется, что все вопросы о том, что она неграмотная и непросвещенная, будут сняты.

20. Колчестер