Ведьмы графства Эссекс

Сам тюремщик – человек с блестящей проплешиной на макушке и длинными причудливыми усами. Его зовут Эдмунд Ферритер. Говорят, что он вымогает деньги у большинства своих подопечных, причем делает это с редким, почти располагающим проворством; однако нас – ведьм из Мэннингтри – он боится. По крайней мере, поначалу. По шаткой лестнице он спускается с верхних этажей в наши камеры, быстро-быстро, насколько это возможно на его кривых ногах (думаю, это последствия перенесенного в детстве рахита), чтобы унести отхожее ведро или принести свечи, его губы шевелятся, неустанно повторяя «Отче наш», в качестве защиты от нашей демонической силы. Однако вскоре, как животное, он становится более смелым – как, например, сорока, которая постепенно привыкает к присутствию спящей собаки, – и уже задерживается на пороге камеры и снова и снова любопытствует, можем ли мы продемонстрировать ему что-нибудь из дьявольских хитростей или магию (или хотя бы пусть Хелен приоткроет чуть больше свои прекрасные лодыжки). Хелен соглашается – распутная улыбка, мелькает грязное тело. Ее оковы должным образом сняты. С ее матери тоже, в обмен на несколько ласковых взглядов и поглаживание длинных черных усов.

Проходит неделя, потом десять дней, потом еще несколько дней, и вот уже две недели, и тут наша система дает сбой, потому что господин Ферритер-надзиратель все чаще навещает нас, чтобы строить глазки Хелен, и поэтому, не имея другого повода для перепалок, мы, естественно, избираем вопрос о дне года подходящим предметом для спора. Моя мать настаивает на том, что сейчас максимум начало мая, а вдова Мун считает, что скорее середина лета. Вот такие у нас забавы.

У нас есть и другие игры. Мы ловим друг у друга вшей, осторожно подносим их к нашим драгоценным язычкам пламени и смотрим, как они оплывают и сморщиваются. Лежа на соломенной подстилке, голова к голове (головы зудят), и глядя на покрытый каплями потолок камеры, мы устраиваем соревнование на самое трепетное воспоминание о небе. Начинает старая матушка Кларк, что она помнит одно высокое золотое летнее утреннее, все усеянное крошечными облачками, как будто ангелы бранились всю ночь и выдирали друг у друга перья из крыльев, и эти перья падали и оседали на небе, словно на стекле (матушка Кларк теперь слишком беспомощна, чтобы ее ненавидеть, хотя Хелен очень старается и поэтому не играет в игру-про-небо). Я вспоминаю, что видела, как морские птицы взлетали стаей сквозь туман на бледно-зеленой воде, такой совершенной, что она казалась нарисованной. Вдова Лич помнит ночь, когда дым под луной, казалось, складывался в идеальный флер-де-лис, и это, по ее мнению, было очень плохим предзнаменованием господства папистов.

Спустя две недели я начинаю понимать, что эти подземелья совсем не похожи на ад. Страдания здесь не похожи на кипящее серное озеро – ничего настолько же абсолютного. Здесь это медленное и мучительное накопление вещества в ноздрях, за ушами и в слезных каналах. Это зуд и вонь, как от шавки нищего. Целый сонм тварей, мышей, вшей, крыс и крысиных блох, все они собираются на тонких границах плоти. Интересно, как я выгляжу для отважного клеща-краснотелки с его шестью красными целеустремленными лапками, пробирающегося через покрытую коркой грязи Линию Жизни, чтобы найти мягкий мешочек с кровью у основания моего указательного пальца? Я наблюдаю за ним почти с нежностью, как за домашним животным. Рыжик. Наша кожа, наша кровь больше не принадлежат нам. Невозможно содержать себя в чистоте, невозможно соблюдать скромность, невозможно использовать тело надлежащим образом.

Тюремщик рассказывает нам, что наверху уже по-летнему жарко. Вор-карманник и угонщик скота умерли ночью, с открытыми глазами – дурная примета, – тело напоминает запеченную оленину: оно будто вареное от лихорадки и в пятнах сыпи.

– Похоже, дьявол последовал за вами сюда, – говорит он нам.

По ночам (мы думаем, что по ночам) раздаются стенания. Полагаю, что в таких древних замках, как этот, водятся призраки, волоча по извилистым коридорам позеленевшие горностаевые меха, их знамена развеваются на не несущих никаких запахов ветрах Чистилища. Меня это не пугает. Все мы тут живем под властью призраков. И под властью старика Дьявола. Матушка Кларк разговаривает с ним во сне – по крайней мере, я слышу, как она с кем-то разговаривает. «Я принесла их, – говорит она сладким голосом, – я принесла их тебе…», а иногда добавляет: «Банберийские пирожные, ведь ты так любишь их, мой милый», и я понимаю, что ей снится что-то менее приличное, чем пудинги, но иногда – иногда ей снится что-то другое.