Ведьмы графства Эссекс

Эта речь вызывает массовый ропот и вой Джорджа Тёрнера, который со словами «дьявольская шлюха» бежит к ней, расплескивая пиво по камням. Констебль достает пистолет, и я вижу бледные лица, столпившиеся у окон, поднятые с постелей шумом на улице и страдальческим воем Джорджа Тёрнера.

– Спокойствие, – бессмысленно кричит Стерн, – спокойствие!

Но его деньги и власть сейчас ничего не значат.

С дребезжаньем распахивается окно.

– Убийца! – кричит жена пекаря со своего карниза, и кто знает, кого из нас она имеет в виду; крики «ведьма» и «она призналась» и тому подобное нарастают, звучит и 22-й стих Исхода, столь похвальный в своей ясности: «ворожеи не оставляй в живых».

Все больше народа стекается с Сайт-стрит, насмехаясь и показывая на нас пальцами, медленно проводя ими по своим шеям, слово перерезая горло, а моя мать смеется и приветствует их, беззаботно и почти по-королевски, пока маленький Эдвард Райт не зачерпывает горсть грязи из сточной канавы и не швыряет ее в лошадь констебля; раздается всеобщее ликование, когда брызги грязи попадают на щеку матери. Лошадь взвивается на дыбы, и тут же узкая улочка оглашается оглушительным треском – это констебль заорал и разрядил пистолет в редеющий туман. Облако дыма и белый камень Рыночного креста в косом свете утра, затем меня хватают сзади и бесцеремонно затаскивают внутрь.

Мы сидим и дрожим от холода на скамье в гостиной наверху «Королевского оленя», все в разной степени одетости: старая матушка Кларк, которую привели сюда первой, затем Хелен Кларк, Лиз Годвин, я и, наконец, Бельдэм Уэст, гордая и колючая. Наши связанные руки лежат на коленях. Снаружи продолжает собираться толпа – оживленная и шумная. Хопкинс и Стерн спорят с констеблем.

Констебль настаивает, что беспорядки можно сдерживать, пока из Колчестера не прибудут представители закона.

Хопкинс мрачнеет.

– Полгорода возмущенных на улицах, а надо привезти еще двоих.

Он смотрит на нас, а мы на него.

– Еще двоих, – вздыхает мать. – Неужели вырвали из службы Дьяволу саму королеву Марию?

Я пытаюсь успокоить ее. Холодные глаза Хопкинса мечутся в нашу сторону.

– Баронет, – вмешивается Стерн, теребя себя за блестящую верхнюю губу, – баронет не потерпит этого. Они едут сюда даже из деревень… Непорядок. Абсолютный…

Он прерывается и выглядывает в окно со стоном отчаяния. Если бы баронет сам описал ситуацию Стерна, он мог бы сказать, что тот оказался между Сциллой и Харибдой: чтобы сохранить расположение баронета, Джон Стерн притворяется, что имеет большее влияние на горожан, чем есть на самом деле, и тем самым подвергает себя опасности потерять это расположение, когда горожане делают что-то, что не нравится баронету и что Стерн не смог бы остановить, даже если бы попытался. Что для него означает потеря расположения – ведь у него есть большой дом, прекрасная одежда, зеркало – одно из двух имеющихся в Мэннингтри? Потеря расположения не означает смерть. И даже ничего близко к ней. И все равно он потеет, как свинья.

Крики нарастают, когда приближается группа ополченцев, они ведут связанных вдову Лич и вдову Мун. Прежде чем трясущихся женщин присоединяют к нам, им неизбежно приходится пройти сквозь поток выкрикиваемых проклятий и гнилых продуктов. На объемной груди Маргарет Мун трепещет локон салата. Их лица под платками состарились и побледнели.

– Здравствуй, мама, – вздыхает Хелен.

Вдова Лич вздыхает и качает головой, приговаривая «О, Господи Иисусе», «О, Хелен» и тому подобное, и мы все теснимся, чтобы освободить место.

– Не могу говорить за других, но я такая же ведьма, как и вы, сэр, – внезапно мурлычет Лиз Годвин в спину Хопкинса.

– Силы небесные, – бормочет Лич, – побереги дыхание, Лиз, избавь нас от лишней головной боли.

Входят Мэри Парсли, Присцилла Бриггс и Эбигейл Хоббс, теперь уже опытные в деле определения ведьминских меток, – их руки чинно переплетены над фартуками с красными пятнами.

– У Энн Лич и Маргарет Мун обнаружены метки, – спокойно сообщает Хопкинсу Мэри, – у вдовы Лич целых три соска на ее укромных местах.

– И это не геморрой, сэр, – серьезно добавляет госпожа Парсли, – ибо я хорошо знаю, как эти шишки выглядят, поскольку сама страдала от него.

Хопкинс прочищает горло и благодарит добрых женщин за их службу, выражая благодарность и от имени Бога, в качестве гарнира. Затем они уходят, чтобы наконец уложить свои тела в жесткие, безупречные постели. Хелен удается рассмеяться. У меня болит голова и сводит живот – уже почти полдень, а я не съела ни крошки и не пила воды с вечера.

Маргарет Мун садится и смотрит на меня через скамейку.

– Что происходит? – шипит она. – Где моя Джудит?

Я говорю ей шепотом, что Джудит якобы околдовали.

– О, надо же, – Маргарет откидывается назад со свистящим вздохом. – Вот маленькая сучка. – Затем она встает и снова садится, оглядывая меня: – Я бы очень хотела, чтобы ты мне этого не говорила, – произносит она, в голосе сквозит паника.