Ведьмы графства Эссекс

– Да, – мать сплевывает, – и она не сделала ничего плохого в его глазах и была воспитана достаточно благочестиво. У тебя нет власти задерживать ее.

Хопкинс вскидывает бровь и бросает взгляд через плечо на пуритан-ополченцев в тяжелых черных плащах, нервно опирающихся на свои пики. Ему не нужно спрашивать, достаточно одного этого взгляда, и он уже понимает то, что узнает на своем опыте большинство женщин: мужчины не придут на помощь.

Хитрые глаза Бельдэм мечутся по сторонам. Она смягчает голос.

– Мы всего лишь бедные женщины, господин Хопкинс, да… – начинает она, – но в нашей бедности Бог одарил нас духовным богат…

– Тогда, возможно, эти печальные события научат тебя способам и средствам жить лучше, мадам, – перебивает Хопкинс, внимательно наблюдая за ее лицом.

Эти слова моя мать узнает, вне всякого сомнения.

– Бесс Кларк.

Хопкинс наслаждается, наблюдая, как понимание проступает на ее лице, как знание смыкается вокруг нее.

– Госпожа Кларк призналась, мадам, – продолжает он, – в самом отвратительном преступлении – наведении порчи – и назвала тебя своей сообщницей.

– Она лжет, – отвечает моя мать без промедления.

Мужчины, столпившиеся за ее спиной, замолчали, чувствуя, что ставки в этом противостоянии гораздо более высоки, чем они думали. Все мы любим поострить, но никто на самом деле не хочет видеть повешенной женщину, когда юбки пропитаны мочой и кровь из горла пенится на мешковине. Это ужасно. Это больше не забавляет.

Или все же хотят видеть? Любопытная штука человеческая натура – даже в таких весомых вопросах, как смерть и жизнь, большинство, похоже, соглашается с тем, кто говорил последним. Разоблачитель ведьм со своим ярким арсеналом улыбок, моя мать, промокшая до костей и заметно дрожащая, несмотря на всю свою свирепость, – некоторые из наблюдателей с каждой стороны начинают нехотя отделяться от толпы и направляются в сторону дома через пастбище, рассудив, что дело оборачивается неважно. Другие гневно переговариваются. Если подумать, возможно, что этим женщинам – этим бесовкам – пришлось несладко. Такие, как Кларк, Уэст и Мун, в конце концов, уже много лет держатся за оборванный край Мэннингтри – кто такой этот выскочка пуританин из Саффолка, чтобы нарушать с таким трудом завоеванный мир в городе, каким бы непрочным он ни был? С нас достаточно того, что идет большая война. Нам не нужна своя собственная гражданская война, пусть и меньшего масштаба.

– Да, старая Матушка лжет, – слышно бормотание кого-то из мужчин.

Хопкинс поднимает голову и обводит взглядом собравшихся, их лица размыты и расплываются под проливным дождем.

– Если вы говорите, что не виновны ни в каких правонарушениях, мадам, то вам нечего бояться путешествия в нашей компании. Только наше почтение к твоей… – тут он вращает в воздухе тонкой рукой в перчатке, словно подыскивая нужное слово, – твоей исключительно трепетной женственности… – теперь настала очередь пуритан смеяться, – служит причиной того, что мы не стали брать тебя силой.

Его голос становится жестким.

Я представляю себе лицо матери, свирепое и угловатое в мерцающем свете факела. Она дрожит. Ее подбородок опускается, и она говорит ему, что Бог всех нас рассудит, Хопкинс. Вся занемевшая, сломленная дождем, наконец, она протягивает свои запястья, чтобы их связали. Бог всех нас рассудит.

– …и ты, – говорит она, вглядываясь в мрачное лицо Разоблачителя ведьм, – отведаешь крови.

– Аминь, – отвечает он с улыбкой и разворачивает лошадь, оставляя Бельдэм Уэст на попечение ополченцев.

18. Иконоборчество

Я просыпаюсь полностью одетая на чужой жесткой кровати. Я знаю, что это Торн. Выбеленный и мрачный, он стоит в устье реки, словно кость, застрявшая в горле. Меня держат где-то на верхних этажах. Дверь в комнату заперта на ключ; этот факт, установленный вчерашним вечером, привел меня в состояние еще большей паники. Сейчас утро. Я осторожно прислушиваюсь к тихому пенью половиц внизу, низким мужским голосам, скрипу лестницы. Есть искусство понимать язык дома, и обычно у меня это хорошо получается, но Торн мне совершенно не знаком. И когда я слышу царапанье или звук, похожий на рычанье, то не могу сказать – это женщина, которую держат в соседней комнате, или просто крыса, устроившая гнездо в стене? Что будет со мной?

Где-то снаружи петушиный крик возвещает, что уже рассвет. Я встаю, подхожу к окну и вижу, как солнце отбрасывает первозданный блеск на краешек залива. Похоже, всю ночь шел дождь, и пустая мощеная улица сияет решетчатым отражением неба. Внизу всадник в черном выезжает со двора на запад, но мне не видно его лица, только затылок. Я оглядываю комнату. Подсвечник, пустой комод, умывальник, тонкие занавески из накрахмаленной желтой тюли. Открывается дверь. За ней появляется бледное лицо Джона Стерна. Он прочищает горло. Через руку перекинут плащ для верховой езды.

– Мисс Уэст?

Я не отвечаю.

– В э-э-э Колчестер отправлен всадник, – продолжает он. – Мы должны отвезти вас в «Королевского оленя» и там ожидать ополченцев.