Ведьмы графства Эссекс

«Олень» – господин Идс. Я чувствую, как мой живот волнуется, но не так радостно, как раньше.

Я смотрю вниз, на ноги в чулках.

– У меня нет обуви, сэр, – говорю я.

– Мы поедем верхом, – говорит он, категорически не желая утруждаться и думать про обувь. Думаю, он доволен моей кажущейся покорностью – вероятно, он предполагал, что я, словно кошка, кинусь с шипением выцарапывать его водянистые глаза. Стерн подходит ко мне и начинает снова связывать мне руки, напевая себе под нос веселую балладу о круглоголовых. Из соседней комнаты доносится невеселый женский смех. Значит, здесь есть и другие. Он небрежно застегивает плащ на моей шее. Плащ слишком велик и пропах табачным дымом. Стерн выталкивает меня за дверь, и я сталкиваюсь с другой фигурой в черном плаще. Я поднимаю глаза и оказываюсь лицом к лицу с матерью.

У нее усталые, налитые кровью глаза, она сутулится – голова и плечи непокрыты, она шепчет Бекки одновременно с облегчением и разочарованием, потому что я здесь и жива. Но я – здесь. Мне кажется, мы делаем движение навстречу друг другу, чтобы обняться, но со связанными руками нам удается лишь прикоснуться друг к другу на миг, прежде чем господин Стерн и констебль снова разнимают нас.

– Ну разве это не мило, – говорит Хелен Кларк с лестничной площадки.

Похоже, что ее схватили прямо в собственной постели, потому что на ней все еще смятая сорочка. Ее руки связаны, на лице застыл мрачный оскал, на затылке рука ополченца.

Я собираюсь спросить, когда ее сюда привезли, но Стерн подталкивает меня к лестнице, и наша печальная компания протискивается в общий зал, где много мужчин с пистолетами и шпагами у бедер сидят, оперевшись о барную стойку, или курят глиняные трубки в креслах с высокими спинками – Хобдей, Хокетт, Эдвардс, Норман, Райт, даже пастор. Целая стая пуритан, пришедших довести дело до конца, усталых и довольных собой. Господина Идса здесь нет. Любопытно, что нет и Мэтью Хопкинса.

– Бесси Кларк тоже у них, – бросает Хелен через плечо, когда ее толкают к двери. – Я видела. Это все точно из-за нее. Распустила язык, – горько усмехается она. – Вот подождите. Я задушу эту старую сороку голыми руками.

– Почему бы не позволить этим добрым джентльменам сделать это за вас? – бормочет моя мать, косо поглядывая на собравшихся. Несколько наиболее смелых окидывают ее торжествующим и любопытным взглядом, барабаня пальцами по пистолетам на коленях; но большинство отводят глаза от дьявольских невест, что стоят у него по левую руку, – либо из чувства вины, либо из суеверия. В конце концов, ведьма может проклясть одним только взглядом.

На улице светло и прохладно. Соленый ветер бьет мне в лицо, словно мир хочет, чтобы я знала, что пока здесь хозяйничали мужчины, он соскучился по тому, чтобы доставить мне неудобства. Лошади в нетерпении притоптывают, уже оседланные, и Стерн поднимает меня на седло с надсадным хрипом, прежде чем забраться сзади. Я не могу поверить в реальность происходящего, все это слишком – вот я сижу верхом на лошади, обдуваемая ветром, когда в любое другое утро я бы еще не разомкнула глаз. На устье реки сквозь предрассветную дымку поднимаются белые птицы. Я наблюдаю за ними через плечо Стерна, смотрю, как они кружатся и собираются в стаи, когда он пришпоривает коня и мы во главе нашей скромной процессии направляемся в Мэннингтри. Мокрые дымоходы и далекий шпиль церкви Св. Марии немного румяные, как сахарная корочка. Я вспоминаю, что уже почти апрель – буйный и дождливый, сезон заячьих бегов.

И мой двадцатый день рождения – через неделю.

Вскоре мы уже в самом городе. Толпы не рассеялись со вчерашнего вечера, а бродят по дорогам, взъерошенные и взбудораженные вездесущностью Сатаны, как будто он может в любой момент выскочить из-за угла и быть пойманным в сачок, как бабочка (с призом первому, кто это сделает). На Хай-стрит и у рыночного креста беспорядочно выстроилось целое скопище горожан, а солнце еще едва взошло. Когда мы приближаемся, раздаются крики и пьяные возгласы.

Докер с синим синяком на правой щеке отделяется от группы, собравшейся на Саус-стрит, и бросается к лошади Стерна.

– Мой брат, – говорит он, – мой брат Джошуа Тёрнер погиб в море, – кричит он, протягивая руку, чтобы ухватиться за мой подол. – В этом была рука Дьявола? Во имя Господа, скажите мне! – Он опрокидывает себе в рот брагу из кувшина.

– Отойди, парень, – кричит Стерн и пускает лошадь резвой рысью, но Тёрнер не отстает, хватая в кулак мои нижние юбки. Я бью его по запястью, но его хватка не ослабевает.

– Джошуа Тёрнер, – требует он, – мой брат! Он должен был жениться в середине лета!

– Тёрнер, говоришь? – кричит моя мать с лошади констебля позади. – Это была моя работа! – она разражается лающим смехом, и грузчик отпускает мои юбки и замирает, чего она и добивалась. – Мой хозяин велел мне забрать его душу. Это я подняла бурю и приказала морю поглотить его корабль, славный парень. Молитесь, чтобы священник услышал, как его отпевают под раскаты грома, иначе гореть ему в аду!