Ведьмы графства Эссекс

– Могу я войти? – спрашивает он, подразумевая под этим «я сейчас войду», и проходит мимо меня в дом; за ним следует констебль – я понимаю, что он связывает мне руки, и даже не успеваю запротестовать – и двое из ополчения, которые начинают обыскивать дом. Один устраивает чрезвычайно громкий шум тем, что тянет на себя обеденную скатерть, и оловянная посуда с лязгом обрушивается на пол – я думаю, что он делает это только для того, чтобы поиграть на моих нервах, так как я сильно вздрагиваю от каждого громкого звука. Странно видеть дом, мой дом, с мужчиной внутри. С мужчинами внутри, как они шумят и грохочут. Они повсюду. Со времен отца ни один мужчина не переступал этого порога, а теперь сразу четверо. Я, покачнувшись, отступаю назад, и Хопкинс конвоирует меня до скамейки.

– Где Бельдэм Уэст? – спрашивает он.

– В «Красном льве», – не задумываясь, отвечаю я. – По крайней мере, она собиралась пойти именно туда.

Я спрашиваю его, обязательно ли меня связывать. Хопкинс не отвечает. В суматохе обыска раздается жуткий вой, потом крик, потом отвратительный, мерзкий хруст. Я пытаюсь подняться, но Хопкинс толкает меня назад. Констебль торжествующе кричит из спальни, что он убил его насмерть, и появляется в гостиной, тяжело дыша, с дубиной наперевес, неся в свободной руке искалеченный мешок с костями и окровавленным рыжим мехом.

– Вышибли ему мозги, сэр, – говорит он, красуясь перед Хопкинсом, – просто замечательно.

У него в руке висит обмякший Уксусный Том. Или то, что было Уксусным Томом, а теперь – мешанина из раскуроченного меха, мяса и крови, и кровь вытекает из прорех. И я думаю, насколько хрупко то, что поддерживает жизнь, сохраняет тепло внутри и силу снаружи. Я закрываю рот рукой, чтобы не дать захватчикам насладиться моим всхлипом. Констебль передает всклокоченный мех Хопкинсу, который хмуро осматривает его.

– Есть еще? – спрашивает он.

– Больше не видно, сэр, – отвечает констебль, вытирая большую руку о штанину брюк. – Хотя на заднем дворе есть куры, – с надеждой добавляет он.

– Это просто кот! – слышу я свой голос (и всхлип). – Кот, сэр.

Хопкинс вздыхает.

– Да, кот, – повторяет он ошарашенному констеблю, возвращая ему трофей за загривок. – Бросьте это в мусорную кучу.

Передняя лапа Тома дергается. Три капли крови на голых досках стола. Я не могу смотреть на раздробленную голову – я заставляю себя не смотреть на раздробленную голову. Я чувствую вкус желчи, поднимающейся к моему горлу, – будто холодный палец, будто маска позора давит мне на корень языка[12], и в голове становится пусто. Следующее, что я чувствую – дождь на затылке и покачивание рысящей лошади подо мной. Я лежу, перекинутая через колени незнакомца, в глазах двоится, я чувствую, что меня везут вниз, вниз по склону. Бесполезно, бесполезно. Желчь снова подступает к горлу.

Вредительницы, сосуды греха, я вижу, как наш домик становится меньше, исчезает. Он превращается в размытую, черную фигуру, теряющуюся в дыме от факелов, окруженную танцующими пятнами огней.

Нашлись мужчины, которые не присоединились к мрачной процессии Разоблачителя ведьм, поднимавшейся на Лоуфордский холм, – а вместо этого пошли пить в город, чтобы обсудить это событие. Они толпятся под навесом рынка, пол которого устлан истоптанной грязью и сеном. Они теснятся по трое вдоль узкой мостовой у «Королевского оленя», где над их головами раскачивается вывеска с изображением белого оленя, обвешанного золотыми цепями.

Им интересно, кто из нас умеет летать. Им интересно, с которой из нас предпочитает резвиться Сатана. Хорошая ночь для петушиных боев – лучшая для двух шлюх Мэннингтри.

«Красный лев», притулившийся на углу деревенского пастбища, забит до отказа. От столика к столику переходит плутоватый человечек в серой шапочке, торгующий осколками изумрудного и алого стекла размером с ладонь; по его словам, это осколки витража, который приверженцы парламента выбили из окон великого собора в Уинчестере, хотя он не может объяснить, как они оказались у него. Мужчины Мэннингтри делятся на социальные группы по питейным заведениям так же незыблемо, как и по церковным скамьям; и в «Красном льве» обитает худший сорт: по большей части это убогая, совершенно неграмотная масса, у которой зубов меньше, чем пальцев. И поэтому, когда вбегает парень и сообщает собравшимся, что Разоблачитель ведьм и его благочестивые помощники взяли меня – «девчонку Уэст», – новость приветствуется не демонстрацией великоправедного триумфа, а всеобщим недоуменным ропотом. Матросы, контрабандисты, оскопители скота, бродячие торговцы и пахари, толпящиеся у бара, не принимают особого участия в этой интриге, но наблюдают за ней с мягким отстраненным интересом, как меннониты[13], увидевшие кулачный бой. Несчастья и страдания для них слишком обыденны, чтобы приписывать их высшим силам или инфернальным существам, а охота на ведьм, как и охота на все остальное, – не более чем развлечение джентри[14].