Ведьмы графства Эссекс

Конечно, бегство кажется самым мудрым поступком – когда больше не осталось возможности сбежать. Но опять же, куда было бежать? Я слышу, как они, грохоча, поднимаются на холм. Теперь это уже небольшой отряд. Их число увеличилось с тех пор, как господин Джон Стерн триумфально въехал в город, возвышаясь в седле, со старой матушкой Кларк, дрожащей на подушечке за его спиной со связанными руками. Ведьма, лишенная своей силы. Мужчины вышли из домов, чтобы следовать за Мэтью Хопкинсом, Разоблачителем ведьм, который едет верхом впереди толпы с высоко поднятым над головой факелом, будто некий мистический знаменосец. У некоторых мужчин пики или шпаги, у других – мотыги или топоры, захваченные с поленницы. Они не знают, зачем им все это может понадобиться, – они просто почувствовали необходимость иметь подобающую экипировку. Они пришли посмотреть, увидеть. Увидеть что? Женщину, летящую к закату на кожистых крыльях? Черную собаку, извивающуюся на конце веревки?

Лязг становится громче, и мне кажется, что я бы уже увидела их – с горящими факелами, они словно муравьи поднимаются по склону Лоуфордского холма, – если бы, если бы я только могла подойти к окну. Но я не могу.

Я слишком напугана. Я стою в темноте, в гостиной, прижавшись спиной к прохладной штукатурке. Я чувствую каждый дюйм своего тела. Затем окно заливает красное зарево, и я слышу гул десятка голосов, визг возбужденной гончей. Они уже возле изгороди. Я представляю, как констебль и его ополченцы[11] оттесняют толпу у калитки от господина Хопкинса. Они молча подчиняются, впадая в почтительное благоговение, будто по ту сторону маленькой садовой калитки находится вовсе не наша грязная дорожка, не наш курятник, не заросшие полевой горчицей грядки, а самая настоящая огненная печь Навуходоносора, из которой никто, кроме Разоблачителя ведьм, не сможет выйти невредимым. Слаженный вздох раздается, когда он открывает калитку. Громкий возглас восхищения, когда он бесстрашно идет в одиночку, с развевающимся за спиной черным плащом, по тропинке через огород самого Дьявола.

И тогда реальность сталкивается лицом к лицу с моим испуганным воображением – его рука в перчатке стучит в дверь, один раз, второй, – и я должна решить, что мне делать. Не позже, как если бы у меня было время подумать над этим, а сейчас. Каждая возможность и ее возможные последствия многократно разветвляются передо мной. Может быть, мне вылезти через заднее окно и добраться до леса? Но они отправят по следу гончих – у них есть, я слышу. Просто открыть дверь? Дверь.

Под дверью трепещет узкая ленточка пламени. Просто отворить ее. Отлично. Или, как ослица, стой на месте, пока они не выбьют ее. Тень движется по окну. Кто-то заглядывает внутрь.

Я вся дрожу, но медленно, медленно нахожу в себе силы двигаться. Движение успокаивает. Мне вдруг захотелось на свежий воздух. На самом деле я жажду этого. Я не выходила из дома с тех пор, как арестовали матушку Кларк.

Я открываю дверь. Воздух прохладный и приятный, а затем горячий – на правой щеке, потому что на пороге с факелом в руке стоит господин Хопкинс, там же, где четыре дня назад стоял господин Идс.

– Властью парламента, – объявляет он, – и лорда-наместника графства Эссекс…

– Она ушла, – заявляю я как можно быстрее, имея в виду мою мать. – Она не… Ее здесь нет, сэр.

Хопкинс замолкает. Уголек падает с факела и угасает на мокром крыльце. Когда прошел дождь? Интересно. Как долго я стояла, прижавшись к стене гостиной? Я смотрю через плечо Хопкинса на обветренные лица мужчин, блестящие в свете факелов, как грязные монетки. Я вижу Джошуа Нормана, которого однажды оштрафовали и посадили в колодки за то, что он явился пьяным в церковь. С чувством разочарования вижу йомена Хобдея, опирающегося на вилы для сена. Вижу молодого господина Хокетта, над которым мы все смеялись, когда он сказал, что если покойника похоронить, надев на него скапулярий, то, даже если он был закостенелым грешником, Бог не сможет отправить его в ад. И, разумеется, господина Хопкинса. Его губы кривятся, когда он смотрит на меня. Я хочу сорвать с него эту улыбку и продемонстрировать ее мужчинам, толпящимся у ворот. «Смотрите, – могла бы я сказать, – смотрите, он наслаждается этим». Его улыбка повисла бы в моем крепко зажатом кулаке красным кусочком шелка, а я закричала бы во весь голос: «Горе тем, которые зло называют добром и добро злом, тьму почитают светом, и свет – тьмою», – потому что я тоже знаю Писание, и вот, эти мужчины задрожали бы и разбежались во все стороны. Господин Хопкинс, Разоблачитель ведьм. Его глаза скрыты в тени широкополой шляпы. Я вижу только эту улыбку, необычную и интимную. Я дрожу. Когда он собирается ответить, я изо всех сил отвешиваю ему пощечину.

Из толпы доносится вздох, и ополченцы смыкаются, чтобы удержать толпу на месте. Хопкинс опускает голову и вытирает горящую щеку, на скуле пульсирует нерв. Он делает глубокий вдох, затем снова выпрямляется. Он больше не улыбается.