Ведьмы графства Эссекс

Она смеется и ничего не отвечает на это. Конечно, ей предъявляют факты: она произнесла проклятия в отношении господина Миллера и она угрожала ему, что подошлет к нему своих бесов. На ее теле найдены отметины – сосцы, из которых Дьявол сосал ее кровь. Она отрицает это? Крошечный домик полон мужчин, с ног до головы одетых в черное. Она не может их сосчитать, и некоторые ей незнакомы. Высокие шляпы достают практически до стропил, свечи отбрасывают их тени на облупленную штукатурку.

Она голодна и очень устала.

«Я отрицаю», – говорит она, язык распухший и сухой, ей кажется, что у нее во рту подошва сапога, – что когда либо имела дело с Дьяволом или его демонами в какой либо форме. И просит, пожалуйста, сэр, глоток воды, и они говорят, что если она хочет воды, то вон, на кухонном столе, кувшин, и она подходит к столу, но не может как следует ухватиться за горлышко своими связанными неловкими руками, и кувшин падает, и старая матушка Кларк падает, и вода выплескивается на камни, а Стерн и констебль смеются.

Хопкинс кривится.

– Матушка Кларк. Зачем же вы угрожали господину Миллеру напустить на него ваших бесов, если никаких бесов не существует? Где они? Где ваши фамильяры?

Она снова смеется – лающим смехом – и принимается жевать свои губы.

Хопкинс поднимает руки, как будто он сдается:

– Я подожду, пока вы не ответите.

И, в отличие от угроз старой матушки Кларк, угроза Мэтью Хопкинса – не просто сотрясание воздуха. Он ждет. Проходит несколько часов – они ждут. Они ждут всю долгую теплую ночь. Как только матушка Кларк начинает засыпать, как только ее глаза закрываются, а голова медленно кренится вперед, Хопкинс говорит:

– Ну же, матушка Кларк, когда появятся ваши бесы, вы должны быть готовы встретить их.

И ее грубо подхватывают под локти и заставляют ходить, ходить вокруг кухонного стола, круг за кругом, и она все больше бредит. Приходит рассвет, проявляя кровавые розы на полу. Стерн дремлет в углу у дымохода. Хопкинс сидит напротив матушки Кларк, ни на миг не отрывая от нее взгляда.

Она облизывает потрескавшиеся губы. Она спрашивает его, не устал ли он следить за ней?

Хопкинс улыбается. Хопкинс цитирует Псалмы:

– Не дам сна очам моим, и веждам моим – дремания, доколе не найду места Господу, жилища – Сильному Иакова.

Бледный утренний свет ползет по беспорядку, учиненному при обыске, по разбитой вдребезги глиняной посуде, по разбросанным повсюду кукурузным листьям. Затем он наливается сочно золотым и карабкается по стенам. Мир суживается до одной-единственной убогой комнатушки; ни матушка Кларк, ни Хопкинс не спят. Вот сидит Хопкинс, в высшей степени ненавистный – переплел пальцы на груди, откинулся на спинку стула, – с видом подмастерья каменщика, бездельничающего на солнышке после длинного трудового дня. И вот его следующая уловка: он начинает скрести шпорой по камням. Раздается металлический скрежет и визг. Матушке Кларк кажется, что этот визг раскалывает ее череп. Прошу вас, сэр, и с протяжным стоном прижимает связанные руки ко лбу, униженно втянув голову в плечи. Он снова просит назвать имена ее бесов. Скажите мне их, матушка.

Она клянется, что у нее нет никаких бесов и что она не насылала проклятье на Миллеров.

Может, Дьявол приходил к тебе в человечьем обличии? И она слабо смеется, она почти отчаялась, она хихикает:

– Да, Дьявол приходил, как самый что ни на есть английский Джентльмен, и с кружевным воротником.

Хорошо, говорит Хопкинс неторопливо. Хорошо, повторяет он с нажимом. А теперь она назовет имена бесов? Гори оно огнем. С коротким всхлипом старушка сгибается пополам, расцарапывая голову, выдирая остатки седых волос. Жалкое зрелище. Хопкинс начинает снова скрежетать шпорой.

Сестры Бриггс принесли бесстрашным Божьим инквизиторам легкий завтрак (хлеб, сыр, пиво). Матушка Кларк, обессиленная, тащится между Стерном и констеблем, заканчивая очередной круг вокруг стола, ее культя покрылась свежими волдырями, распухла и кровочит каждый раз, когда она наступает на грязные камни. О, ее бедная голова, она плывет, словно пух от чертополоха между тенями и размытыми силуэтами незваных гостей, блеск миры остается за пределами ее зоны видимости. Если бы только кто-нибудь просто прикоснулся к ней, с любовью (у нее когда-то были сыновья). Она чувствует боль в затылке – кто-то ущипнул ее, наверное, она опять сидит на кровати. В ее голове сами собой возникают слова – совершенно произвольно, – например, «угорь» или «порох». Еще она вспоминает мать – ей связали большие пальцы рук и ног, продели под ними веревку, притащили ее к бледно-зеленым камышам, прощай. Она смотрит вниз – ее собственные морщинистые и худые руки лежат на животе, а живот под сорочкой весь в пятнах крови, и это шокирует ее. Она не может вспомнить, как вышло, что она так изранена.

– Почему, – спрашивает она тихо и испуганно, – я вся испачкана в крови?

Хопкинс живо подается вперед. К этому времени он уже два дня не спал, и это начинает проявляться на его внешнем виде – под глазами залегли тени, волосы сальные и спутанные.