Ведьмы графства Эссекс

Стерн листает брошюру, почесывая переносицу. Джон Стерн – бледный, болезненного вида мужчина тридцати с лишним лет, подающий надежды и не оправдывающий их, сплошь ходячее опровержение тезиса, что этот возраст является расцветом хоть чего-нибудь. Он расплывается и растекается, стремясь заполнить пространство, которое ему обеспечили деньги. Мэтью обнаруживает, что в ничем особо не примечательной, по общему мнению, внешности Стерна есть что-то, вызывающее немедленное отвращение. Он чем-то напоминает пузырь на молоке – этакая колышущаяся белесая оболочка. Но, следует признать, у него есть связи, и он их весьма активно использует, чтобы помочь Хопкинсу обосноваться в Мистли.

Постоялый двор «Торн» расположился ровно в том месте, где дорога круто поворачивает на Харидж, где река в своем устье становится широкой и глубокой. Свежевыбеленный, «Торн» выглядит чище всего, что есть в округе, за исключением лебедей, плавающих в Лесничьем пруду. Сегодня здесь пусто – мало кто готов оставить домашний очаг и выйти на пронизывающий холод. Упомянутые джентльмены используют гостиную в дальней части нижнего этажа.

– Неважно, притворяется он или нет. Никто не смог бы подделать несуществующее, – рассуждает Хопкинс.

Стерн на мгновение откладывает брошюру и хмурится, пытаясь уловить суть высказанного Хопкинсом аргумента. Стерн не вполне понимает его, но знает, что он наверняка имеет под собой основание. Хопкинс вздыхает и поясняет:

– Даже если мальчик всего лишь изображает околдованного, это означает две вещи. Первое, что-то внушает ему такой ужас, раз он дошел до таких крайностей. Второе, он где-то приобрел знание о том, каким образом проявляется колдовство. Порок процветает в этом городе, незаметно и безнаказанно. Первыми его всегда ощущают невинные. Из уст младенцев и грудных детей…

– Псалтирь, восемь-четыре, – будто на уроке отвечает Стерн, с уверенностью отличника.

– Восемь-три.

Стерн краснеет.

– Это правда, – признает он, прочищая горло. – Мне не приходит в голову, где мальчик вроде Бриггса мог бы узнать о подобных вещах. Колдовство, одержимость… В наших краях давно не слышно про ведьм, наверное, уже целое поколение или больше… Полагаю, со времен старой Мэри Кларк… Было, конечно, то дело в Сент-Осите…

Хопкинс заинтригован.

– Кларк, говорите? Служанка Бриггсов имеет к ней какое-то отношение? Хелен, кажется…

На самом деле Хопкинс уверен, что девушку зовут Хелен, потому что Хопкинс ничего не забывает.

Но он считает, что пока рано привлекать лишнее внимание к своим подозрениям.

Испуганная ведьма может ускользнуть или, хуже – прибегнуть к своим средствам.

Стерн потирает щеку и делает глоток вина.

– Нет-нет. Она была матерью Элизабет Кларк, хоть и сложно поверить в то, что эту старуху когда-то родили, – усмехается он. – В то время я был мальчишкой. Мы купали[7] ее в нашем пруду, здесь неподалеку. – Он с ностальгией смотрит на стропила, а затем добавляет: – Хелен – старшая дочь вдовы Лич.

Хопкинс задумчиво кивает, прижимая яблоко к небритой щеке.

– Лич. Между прочим, многие полагают, что склонность к колдовской ереси передается от матери к дочери. Подавляющее большинство авторов сходится в этом. То ли потому, что мать склоняет дочь присоединиться к ее сговору с Дьяволом, то ли вообще из-за присущей слабому полу духовной немощности, просто более усугубленной, что делает их особенно уязвимыми перед его соблазнами…

– Что ж, – бормочет Стерн, поднимаясь с кресла и натягивая пальто, потому что у него недостает терпения слушать заумные речи Хопкинса, – в это легко поверить, глядя на старую хрычовку вроде матушки Кларк.

Он берет свою широкополую шляпу.

– Уже поздно, Мэтью. Лучше мне отправиться к себе на ферму, пока Агнесс не принялась беспокоиться, что я сам угодил в когти Сатаны, – он со смешком запрокидывает голову и, осушив последние капли вина, приподнимает брови. – Мм… Благодарю за кларет.

Хопкинс рассеянно машет ему рукой на прощанье и слушает, как Стерн, пошатываясь, проходит через передние комнаты и уходит прочь. Выждав немного и убедившись, что остался в одиночестве, он встает и подходит к шкафу в углу комнаты. Щелкая верхней панелью, Хопкинс открывает личную библиотеку: «Демонология» короля Якова и «Молот ведьм» стоят рядом с потрескавшимися корешками «Disquisitionum» Дель Рио и «Tractatus de Hereticis» Бодена и Реми. И, конечно, восхитительная подборка неотериков: незаменимые «Рассуждения о проклятом искусстве ведьмовства» Перкинса, «Astronomia Carolina» Стрита, «Эфемериды». Здесь же зачитанные до дыр книжицы и небольшие трактаты, повествующие о судебных процессах над подручными дьявола в Уорбойсе, Берике, Пендле и Сент-Осите, Ютландии, Копенгагене, Каррикфергусе и других местах. Он знает женщин, что извиваются на этих страницах.

Знает их имена, их тела, что ныне покоятся в безымянных могилах или развеяны пеплом. Знает и их методы. Он достает из шкафа свои записи.