Ведьмы графства Эссекс

Если Дьявол действительно обосновался у Бриггсов, его хитрости кажутся мне ужасающе избитыми, а его проделки во внешнем мире крайне произвольными. Господин Стерн истово клянется, что, выйдя по темноте в сад за водой, увидел резвящееся в подлеске существо, похожее на крылатую обезьяну. Почтальона сбросили с лошади, когда он въезжал в ворота. У Майкла Райта, скуластого парня, появляется безобразная сыпь, которую он пытается скрыть под неровно растущей (и еще более безобразной) бородой. Говорят, что каждое утро почтенная госпожа Бриггс находит за левым ухом Томаса булавку, воткнутую прямо в нежную плоть головы. Кто-то верит этому. Большинство – нет. Наверное, мне хотелось бы, чтобы что-то подобное случилось со мной: мне хочется увидеть какого-нибудь рыжего беса, носящегося по влажной лужайке. Обнаружить, что меня покалечили. Мне хочется, чтобы случилось что-то, что могло бы доказать, что я еще на стороне Господа. Вот почему в первое утро декабря я стою у заднего входа в дом Бриггсов с корзиной яблок – желтых и слегка пожухлых, – и сердце уходит в пятки, и в голове стучит: «Дьявол, сделай мне больно. Дьявол, покажи, что ты ненавидишь меня, ведь я стою среди избранных».

В последние недели все мои мысли были заняты этой необыкновенной цепочкой событий, которая, боюсь, началась с моей собственной шалости и заканчивается – по крайней мере я должна на это надеяться – здесь и сейчас: больным ребенком и его убитой горем матерью. Стоя на крыльце, я переминаюсь с ноги на ногу, чувствуя, что я виновата во всем этом. Не в том смысле, что я сделала это или что это произошло по моей воле, но в смысле, что я вывалила свои грехи в невидимую груду, из которой на всех нас выливаются нечистоты, как удобрение для черных цветов Дьявола. Кролик у двери, повязка и капуста, тень на воде, сон про фруктовый сад, дитя в огне – все это не может ничего не значить. Это все обжигающие нити в каком-то хитроумном замысле, но мне недостает внимательности или ума, чтобы его постичь. Конечно, я верю в Дьявола. Я знаю, что не заслуживаю его внимания. По крайней мере, я так думала. Впрочем. Впрочем. В конце концов, он может быть сразу в двух местах, даже сразу в десяти местах и больше. Что мешает ему стоять прямо за моей спиной, здесь, на крыльце – или возле умывальника у Джудит Мун, – даже если он, как считается, нашептывает скабрезности в надушенные локоны герцога Камберлендского, который сейчас за полстраны отсюда?

И, возможно, я немного рада этому. Во мне произошла заметная перемена, непонятная для других. Мать, подозрительно сощурив глаза, сообщила, что я очень хорошо выгляжу. Может, просто светлое шерстяное платье выгодно подчеркивает цвет моего лица. Это зимнее платье коротковато, и в прошлом году я сильно стеснялась этого. Но теперь я с удовольствием шагаю в нем по городу, угрожая при каждом шаге обнажить стройную щиколотку, и думаю, что булочнику, или бакалейщику, или кузнецу, или кому-то там еще, кто попадется мне по пути, вполне может посчастливиться увидеть маленький краешек моего белого чулка. Вечером, выпуская волосы из-под чепца, я касаюсь шеи и чувствую, что она похожа на лебединую. Я чувствую себя грациозной, как перышко, как женщина, любимая Сатаной.

Но уж лучше быть любимой Господом, потому что тогда ваши собственные чувства не имеют значения. Пред любовью Господа ваши чувства меркнут. Именно так уродливые мужчины – те, кто выглядят так, будто не пригодны ни для какой другой любви, кроме божественной, – пишут в своих книгах. Таковы мои мысли. Я хочу всего, но не заслуживаю ничего.

Итак, я стою перед задним входом в дом, крепко сжимая ручку корзины, дыхание вырывается из моего рта маленькими облачками. Если господина Бриггса действительно околдовали, я твердо хочу увидеть это своими глазами.

Аккуратный фасад поместья Бриггсов – добротный красный кирпич, крепкие выбеленные балки – покосился. В поместье есть второй этаж. Восемь комнат, а может, и больше. Я стучу в дверь и принимаюсь считать окна; к тому времени, как Хелен Кларк в грязном переднике и с подвязанными волосами – черные локоны подпрыгивают за ушами – открывает мне дверь, я насчитываю десять. Завидев меня на пороге, она награждает меня долгим, тяжелым, весьма нелюбезным взглядом, и я не понимаю почему – обычно мы общаемся достаточно дружелюбно (Хелен – младшая дочь вдовы Лич, и тем самым нам обеспечено одно и то же бесславное положение. Но я привлекательней, полагаю, даже с оспинками, а это всегда вызывает некоторую вражду между девушками, у которых нет лишнего шиллинга на ленту или румяна, чтобы хоть как-то подправить то, что дано природой).

– Хелен, – говорю я и, улыбнувшись, наклоняю голову. – Я подумала, что могу навестить почтенную госпожу Бриггс, передать ей мои добрые пожелания, и от моей матери тоже.