Вдали от безумной толпы

– Хм… Боюсь, он не тот, на кого можно положиться в подобных делах, – пробормотал Болдвуд. – Малый он неглупый и на многое способен. Не откажется от интрижки. Его мать, француженка, служила в гувернантках. Поговаривали, что между нею и покойным лордом Северном была тайная связь. Замуж она вышла за бедного врача, и вскоре у нее родился сын. Пока им помогали деньгами, все шло хорошо. Но едва юноша успел подрасти, его благодетели умерли. Тогда он получил место помощника в адвокатской конторе в Кестербридже и, пожалуй, выбился бы в люди, если бы не безумная затея с военною службой. Не верится мне, что малышка Фэнни в самом деле удивит нас так, как ей бы хотелось. Глупая, глупая девочка!

Внезапно дверь отворилась, и в солодовню вбежал запыхавшийся Кайни Болл, чей открытый красный рот напоминал раструб грошовой дудочки. Парень шумно закашлялся, изо всех сил раздувая щеки.

– Каин Болл! – строго произнес Габриэль. – Сколько раз тебе говорить, чтобы ты так не носился! Теперь вот дышать не можешь!

– Ох, мистер Оук… я… мне воздух не в то горло пошел… вот и кашляю… кхе-кхе!

– Так зачем же ты явился?

– Сказать вам… – подпасок в изнеможении прислонил свою молодую фигуру к дверному косяку, – чтоб вы скорее шли. Еще две овцы по двойне принесли – вот в чем дело, пастух Оук!

– Так-так! – пробормотал Габриэль, на время прогоняя от себя мысли о бедной Фэнни. – Ты молодец, Каин, что прибежал и позвал меня. Жди к празднику большой кусок сливового пудинга. А сейчас вернемся к стаду, только сперва, Кайни, принеси-ка дегтю. Пометим этих шестерых, и дело сделано.

Отыскав в одном из бесчисленных карманов клеймо, Оук обмакнул его в горшочек с дегтем и запечатлел на бедрах новорожденных барашков литеры «Б.Э.» – инициалы той, о которой с таким наслаждением размышлял. Для остальных жителей Уэзербери и окрестностей эти буквы означали всего-навсего, что ягнята принадлежат не кому иному, как фермерше Батшебе Эвердин.

– Теперь, Кайни, бери своих двоих, и пойдем. Доброго вам дня, мистер Болдвуд.

Габриэль взвалил себе на плечи шестнадцать длинных ножек и четыре маленьких тела, которые сам же принес, и зашагал с ними к ягнячьему загону, находившемуся поблизости. Если получасом ранее новорожденные были едва живы, то нынешнее их состояние приятно отличалось от прежнего.

Болдвуд решил последовать за пастухом, но, заколебавшись, поворотил назад, после чего опять передумал и все же зашагал вверх по склону холма. Приблизившись к загону, фермер достал бумажник и раскрыл его так, чтобы можно было видеть письмо – письмо Батшебы.

– Я хотел спросить тебя, Оук, – произнес Болдвуд, будто бы невзначай. – Не знаешь ли ты, чей это почерк?

Габриэль, покраснев, тут же ответил:

– Мисс Эвердин.

Сперва кровь прилила к лицу пастуха лишь оттого, что он произнес дорогое сердцу имя, но секунду спустя его встревожила новая мысль: письмо было, конечно же, анонимным, иначе адресат не стал бы спрашивать об отправителе. Выходит, он, Оук, выдал свою госпожу. Болдвуд, однако, истолковал замешательство пастуха не совсем верно. Подобно многим впечатлительным натурам, фермер имел склонность во всякой беде подозревать себя, не слишком полагаясь на хладнокровные рассуждения.

– В моем вопросе нет ничего дурного, – промолвил он с серьезностью, которая казалась не вполне уместной в разговоре об открытке к Валентинову дню. – Такие карточки для того и посылаются, чтобы получатель тайком выспрашивал, от кого письмо. В этом-то и состоит вся забава.

Когда уста Болдвуда произносили слово «забава», глаза его глядели так встревоженно и напряженно, будто на самом деле он хотел сказать «мука».

Простившись с Габриэлем, помещик возвратился в свой дом, где его ждал завтрак. Привыкший к одиночеству и сдержанности, он теперь мучительно стыдился того, что горячностью своих вопросов слишком раскрыл себя перед чужим человеком. Вернув письмо на каминную полку, Болдвуд сел и задумался о том обстоятельстве, которое стало известно ему из разговора с пастухом.

Глава XVI Всех Святых и Всех усопших