Вдали от безумной толпы

Генери Фрэй направился к огню, топая, чтобы очистить ноги от снега. То, как он вошел и заговорил, не поразило солодовника внезапностью, поскольку в этих краях приветственные фразы отнюдь не считались необходимыми. Пользуясь той же свободой, какую позволил себе гость, хозяин, вместо того чтобы поспешить с ответом, молча насадил кусок сыра на нож, точно мясо на вертел.

На Генери Фрэе было шерстяное пальто коричнево-серого цвета, из-под которого примерно на фут выглядывали полы белого кафтана. Человеку, привыкшему к тому, как одеваются уэзерберийские жители, это показалось бы нисколько не удивительным, вероятно, даже нарядным и, несомненно, удобным.

Вскоре после Генери Фрэя явились Мэтью Мун, Джозеф Пурграсс и другие возчики. Они пришли прямо из конюшен, где трудились с четырех часов утра – потому-то при них были теперь большие ручные фонари.

– И хорошо ли у ней идет дело без управляющего? – осведомился солодовник.

Генери Фрэй покачал головою и, собрав кожу на лбу узлом, скривил рот в горькой улыбке.

– Пожалеет она, что его прогнала, – как пить дать пожалеет! Бенджи Пеннивейз был чистый Иуда Искариот: ни стыда ни совести. Но без него хозяйке никак не управиться. – Генери немного помолчал, три или четыре раза качнув головою из стороны в сторону, после чего прибавил: – Хоть из кожи вон вылези!

Все присутствовавшие восприняли последние слова как завершение некоей речи, мысленно произнесенной Генери во время покачивания головы.

– Все пропадет, и мы пропадем. Спорить с этим – все равно что говорить, будто на столах джентльменов мяса не водится, – сказал Марк Кларк.

– Своенравная девица! Ничьего совета не слушает. Тщеславие и гордыня многих сгубили! Уж до чего мне тяжко становится, как об этом подумаю!

– Ох, Генери! Ты и впрямь убиваешься! – произнес Джозеф Пурграсс с чувством, и на его лице появилась напряженная сострадательная улыбка.

– Никому не повредит иметь в голове то, что запрятано у ней под шляпкой, – сказал, выставляя вперед единственный зуб, Билли Смоллбери. – Слыхали, какие складные речи она ведет? Верно, кой о чем понятие имеет.

– Оно конечно, да только чтобы совсем без управляющего… Неужто я этого места не заслужил? – Генери устремил отрешенный взгляд вдаль, словно видел невзошедшую звезду своего гения на блузе Билли Смоллбери. – Да, таков, стало быть, мой жребий. Как верить Писанию, ежели за добрые дела человек не получает награды, а получает один только подлый обман?!

– Это ты напрасно, – сказал Марк Кларк. – Господь – джентльмен и слово держит.

– Что посеешь, как говорят, то и пожнешь, – согласился Джозеф Пурграсс.

Повисла короткая пауза наподобие антракта. Генери повернулся, чтобы погасить фонари – день разгорался, и они теперь были не нужны даже в солодовне, где имелось всего лишь одно застекленное отверстие.

– Ума не приложу, – сказал хозяин, – к чему фермерше клавесин, цимбалы и это… как бишь его… пианино? Она новое пианино купила – так Лидди говорит.

– Купила фортепьяну?

– Ага, видать, дядино добро для нее негожее. Почти все в доме поменяла. Теперь там кресла на толстых ножках для тучных людей, а для худых – на тонких гнутых. Да еще здоровенные часы над камином.

– Картины в этаких причудливых рамах…

– Длинные скамейки, у которых конский волос под обивкою и с обоих концов подушки. Чтобы подвыпившему человеку удобно было прилечь, – прибавил мистер Кларк. – Для тех, кто лицом пригож, зеркала имеются, а для греховодников лживые книжки.

Снаружи послышались громкие твердые шаги. Дверь приотворилась дюймов на шесть, и чей-то голос спросил:

– Соседи, найдется ли у вас место для нескольких новорожденных ягнят?

– А то как же! – ответствовал сельский конклав.

Дверь распахнулась так, что ударилась о стену и вся задрожала. На пороге возник мистер Оук: от лица его шел пар, лодыжки были обмотаны соломенными жгутами для защиты от снега, талию опоясывал поверх кафтана кожаный ремень. Пастух – воплощение силы и здоровья – держал на плечах четырех ягнят, распростершихся в самых удивительных позах, а позади с горделивым видом стоял пес Джордж, перевезенный в Уэзербери из Норкомба.

– Что, фермер Оук, хорошо ли нынче ягнятся овцы? – спросил Джозеф Пурграсс.

– Ягнятся, работы хватает. По два раза на дню промокаю до нитки – то под дождем, то под снегом. И так уж две недели. Сегодня ночью мы с Кайни вовсе глаз не сомкнули.

– Слыхал я, многие матки по двое враз приносят?

– Да, много таких, даже слишком. Странное нынче ягнение. Думаю, к Благовещению нам не управиться.

– О прошлом годе за неделю до поста все уж закончилось, – заметил Джозеф.

– Давай остальных, Каин, – сказал Габриэль, – а потом ступай к маткам. Я скоро.

Кайни Болл, молоденький парнишка с веселыми глазами и приоткрытым маленьким ртом, вышел вперед, положил на пол двух ягнят и удалился, как ему было велено. Оук спустил тех четверых, которых нес сам, с неестественного для них возвышения, обернул всех новорожденных соломой и положил у печи.