В тени родных деревьев

Так уж, видно, всегда бывает: только людей своего поколения оплакивают искренними, горькими слезами пережившие их современники…

МАРИТА

Кто не любит солнца?

К солнцу стремятся и могучий орел, и малая птица жаворонок, что поет по утрам: «Ввысь взовьюсь!» и взмывает под небеса на трепещущих крыльях.

А пуще всех влюблен в солнце гранат!

Точно молния опаляет меня яркий луч гранатового цвета!

Люблю этот пламенеющий цветок — не само ли солнце возжигает его, как свечу? Люблю жаркий поток расплавленного золота, что струится от него; люблю его за полноту сердца: точно он досыта напился солнечного блеска.

Нет, не верю, чтобы он мог увянуть, как другие цветы, поблекнуть, осыпаться, обратиться в прах! Не верю!

Он порожден солнцем. В его чашечке накоплена, как пряный нектар, песнь лучей, заключено журчанье прозрачного их потока; родство с солнцем сквозит в каждом его лепестке.

Не цветок, а отблеск струй солнечной реки!

Таким же прекрасным созданием природы, щедрым ее даром была Марита, чей образ вплетается в мои воспоминания, сияя, как гранатовый цвет. Марита, улыбчивый, как утро, светозарный цветок моих отроческих лет!

Марита! — словно красное солнышко капельку света обронило!

Марита! — словно юный месяц на землю забрел!

Марита — друг моего детства! Первая среди девушек — признанная царица!

— Тебе бы называться «Мзевар» — «Я солнышко»! — не раз говорили Марите.

После Мариты меня не могли уже удивить ни пленительная Кинцвисская фреска, ни прекрасная Серафита из Армази.

— Кто не видал небесной красоты — спеши в Мухат-Цхаро, чтобы удостоиться ее лицезрения!

Не подумайте, что я преувеличиваю: посмотреть на Мариту приходили из дальних деревень. Приходили, глядели, дивились:

— Кто тебя породил, красавица?

Красой и гордостью всего нашего ущелья была Марита!

Явственно стоит у меня перед глазами ее беломраморное, точеное лицо. Ясная, смирная, как голубка, тихая, как майский дождик, ладная, как виноградная гроздь, скромная — глаз не подымет, ласковая, как ветерок в трепетной листве.

Поистине — заговорившее райское видение была Марита.

Представлялись вам когда-нибудь глаза маленькой косули? Любили вы глаза живые, быстрые, как ласточкино крыло? Восхищались мраморным чеканом прекрасного лица? И впрямь струило свет лицо Мариты! Ярким гранатовым цветом цвела ее красота.

Точно спустившаяся с неба радуга шла Марита по сельским проулкам в своем грошовом ситцевом платье. Удивителен нрав матери-природы! Как щедро одаривает она порой избранных своих детей!

Но душевная красота Мариты была еще выше ее внешней, телесной красы. В душе у нее, по старинному слову, цвели розы и фиалки.

Марита чувствовала и сама эту излившуюся на нее благодать, сознавала, что удостоилась дара великой красоты, и отвечала на него чистотой и нравственностью… Знала, что избрана и оделена свыше меры — знала, и лелеяла, боялась уронить этот редкий, бесценный дар.

Сколько юношей вздыхало, томясь: «Эх, что бы мне родиться сыном твоей свекрови!»

— Какому счастливцу она достанется? Кто уведет ее и назовет своей?

— Крестьянская девушка — и такая красавица?

— Что ж, разве Этери была не крестьянской девушкой, дочерью простого мельника? А ведь полюбил ее за красу царевич Абесалом!

Напротив нашего дома ютилась под шатром огромной смоковницы хижина Чачики. Дочерью этой лачуги была Марита — наша крестница и моя подружка, сиротка, выросшая без матери, под крылышком своей бабки Лелаури.

В ту пору она была маленькой девочкой, а я — мальчишкой, ее ровесником.

Был сентябрь на исходе — пора, когда виноград уже собран, зарытые в землю винные кувшины наполнены суслом, прикрыты ореховыми листьями и обмазаны поверх крышки глиной, а во дворах стоит запах только что срезанной кукурузы. Янтарные дни горят в эту пору, как восковые свечи. Воздух прозрачен, небо — чистейшая, тающая лазурь…

Безмолвные, недвижные стояли мои родные Цив-Гомборские горы. Внизу, в долине, сверкала Иори — как клинок, выхваченный из ножен. Негромкий, как бы сытый шелест доносился из зеленых приречных рощ и раменьев. Мы, деревенские ребятишки, ловили носившуюся в воздухе паутину — «оленью слюну», бегали, кувыркались, распевали…

Вдруг к нам во двор въехал верховой — человек средних лет, с проседью в волосах. Он держал перед собой в седле маленькую девочку. Это была Марита.

Золотистые волосы в шелковых колечках… синие глаза… Мне почудилось, что в наш двор вплыла фиалка — вплыла и наполнила его собой. Я застыл на месте и молча глядел во все глаза на гостей. Потом робко приблизился к ним и даже, осмелев, заговорил… Скоро мы с Маритой играли вместе.

Это был Чачика, незадолго до того овдовевший. Он приехал к нам издалека вместе со своей маленькой осиротевшей дочуркой. Покойная жена его была из нашей деревни. Скоро показалась и та, кому предстояло заменить девочке мать — бабушка Лелаури.

Мать моя обрадовалась, увидев свою крестницу. Она оказала гостям самый радушный прием. Чачика и его дочь провели у нас весь день. А назавтра вдовец поселился вместе с дочкой у своей тещи.