В тени родных деревьев

Спустя несколько лет я сам видел, как двое дедушек, взяв с двух сторон за руки маленького внучонка, учили его ходить под цветущим миндальным деревом.

Так любовь взяла верх над враждой. Краток век вражды и злобы — прокляты они от века!

Этот несмышленый птенец, этот малыш, что вышагивал, спотыкаясь и переваливаясь, следом за двумя стариками, окончательно похоронил своими пухлыми ручонками долголетнюю рознь двух застарелых врагов!

Прошли года. Много, много раз алым светочем проплыло солнце над нашим селом. Много скатилось с неба звезд. Выпило время силу Чирика и Чикотелы…

Совсем ослабел — как малое дитя! — сломленный трудами долгой жизни Чирик. Во главе семьи встал Кикрикико. Но старик ни за что не бросал своего любимого виноградника, хотя тот давно уже стал общим достоянием. Но Чирик не видел никакой разницы. Напротив, он теперь совсем переселился в виноградник — не выходил из него ни днем, ни ночью, там и спал в шалаше. Никак не могли отговорить его ни сын, ни внук, ни соседи… По-прежнему он кружил над лозами, выхаживал кусты своей усталой, но искусной рукой…

— Что ж, значит, такая у него страсть! Пусть сердце потешит! — говорили родные.

Но вот однажды весной, на пасху, разнеслась по деревне скорбная весть: Чирика не стало!

Оказывается, он и в пасхальную ночь не захотел расстаться со своими любимыми виноградными лозами. Засветил восковые свечи, устроил себе на чистом платке меж лоз пасхальную трапезу, обошел с литанией вокруг виноградника, потом присел под кустом, сложил руки на груди и скончался…

Наутро внук пошел навестить набожного деда, отнести ему крашеные яйца — и застал старика мертвым!

А что же Чикотела? Закрыв лицо своей остроконечной шапкой и глотая слезы, он причитал: «Брата я потерял — родней родного!» Да и самому ему уже виделась зияющая могила… Через неделю схоронили и Чикотелу рядом с Чириком.

Один сосед — с виду сочувствуя, а в душе не без ехидства — качал сокрушенно головой: «Что бы им обоим в один день помереть — не пришлось бы родным дважды поминки справлять!»

Мне, как ближайшему в прошлом соседу, сообщили в город, просили присутствовать на похоронах. Но что-то помешало мне, я не смог отдать старикам последний долг. И от этого осталась у меня как бы заноза в сердце. Немало я провел радостных часов около них в детстве, и немало они оказали дружеских услуг нашей семье…

И мне захотелось описать историю вражды и любви Чирика и Чикотелы, чтобы хоть этим отдать долг их теням; кто улыбнется над моим рассказом, а кто призадумается…

ЧЕСТВОВАНИЕ ДОБЛЕСТНЫХ

На могилы славные

Гляну горделиво.

                    Народное.

Мертвых чествуют за доблесть,

А живых хулят за трусость.

                           Народное.

I

На окраине нашего селения высится на горе белая крепостная башня, с обвалившимся верхом, с рассевшимися стенами, сложенными из замшелых плит, — прославленная твердыня, опаленная пламенем многих битв. Лоснящиеся плиты ее основания напоминают о былых осадах, о том, как точили свои сабли о камень подступавшие враги…

Однажды, когда после долгого сражения враг обратился в бегство, защитники крепости, по преданию, лопатами сгребали пули у ее подножия — такой грозовой свинцовый дождь обрушили на нее басурманы.

В детстве мне приходилось слышать: в назначенную ночь, в глухой час, задолго до утренней звезды, с вершины башни сбегает в страшном волнении по лунной лестнице седоволосая женщина. Она гневно взмахивает рукой, отгоняя прочь кого-то, и в ночной тишине отдается ее суровый голос:

— Не подходи ко мне, трус, баба! Прочь с моих глаз!

Коленопреклоненный сын ее, в шлеме и кольчуге, хватается за голову, стонет в отчаянье и, вскочив, убегает с обнаженной шашкой. По пути он оборачивается и кричит матери:

— Иль умру от вражьей сабли, иль вернусь к тебе со славой!

А мать уходит обратно в башню, с грохотом захлопывает за собой дверь, закладывает ее тяжелым засовом — и изнутри доносится вновь ее гневный голос:

— Прочь, прочь отсюда! Не показывайся мне на глаза, и пусть тебя во веки веков поминают недобрым словом за то, что ты опозорил свое имя!

И тут внезапно со всех сторон из тьмы доносятся голоса:

— Дай ему в руки веретено!..

— Повяжи ему на голову лечаки!

— Вели косу девичью заплести!

И долго еще слышатся насмешки и проклятья…

Призрачная женщина с отчаянием бьет себя кулаком в грудь и восклицает:

— Как избыть мне стыд и горе? Улечу, развеюсь ветром…

И в самом деле, ночной ветерок подхватывает, запоминает полуночные слова, уносит их на легких крыльях, залетает в деревню, поверяет слышанное каждой хижине, каждому очагу — и в предрассветной тиши вновь звучат повторенные ветром слова разгневанной матери…

Потом редеет ночная тьма, поет петух, возвещая утро, и все стихает…

Говорят, призрачная седоволосая женщина — Хварамзе из дома Ласуридзе, жившая в нашем селении во времена Ираклия Второго.