В одном лице

Меня ждало свидание — свидание, черт подери! — с мисс Фрост, так что я счел за лучшее замолчать. Я спустился вниз, и до самого выхода мне вслед неслись рыдания Тома Аткинса.

Теперь, оглядываясь назад, легко понять, как я себя выдал. Раньше-то у меня не было привычки принимать душ и бриться перед вечерними походами в библиотеку. Хотя я не говорил матери и Ричарду, в какую библиотеку собираюсь, наверное, нужно было догадаться захватить с собой «Комнату Джованни». (Я оставил книгу под подушкой вместе с лифчиком Элейн, потому что возвращать ее пока не собирался. Я хотел одолжить ее Тому Аткинсу, но только после того, как посоветуюсь на этот счет с мисс Фрост.)

— Хорошо выглядишь, Билли, — прокомментировала мама, когда я выходил из квартиры. Такой комплимент от нее был редкостью; когда-то она то и дело повторяла, каким я стану красивым, но последние пару лет я и этого от нее не слышал. Кажется, по ее мнению, теперь я стал чересчур красивым, поскольку слово «хорошо» у нее прозвучало как-то нехорошо.

— Билл, ты в библиотеку? — спросил Ричард.

— Точно, — сказал я.

Надо было, конечно, захватить и тетради по немецкому. Из-за Киттреджа я практически не расставался со своими Гёте и Рильке. Но тем вечером моя сумка для книг была почти пуста. Я взял с собой только писательский блокнот — и все.

— Слишком хорошо выглядишь для библиотеки, Билли, — сказала мама.

— Не могу же я разгуливать по городу как тень Лира, — сказал я им обоим. Мне хотелось выпендриться, но теперь я понимаю, что не очень-то мудро было демонстрировать Ричарду Эбботу и маме мою свежеобретенную уверенность в себе.

Лишь немногим позже в тот вечер — я уверен, что еще сидел в комнате с ежегодниками в библиотеке академии, — в Бэнкрофт-холл заявился Киттредж. Дверь открыла мама, но увидев, кто пожаловал, вряд ли пригласила Киттреджа войти.

— Ричард! — должно быть, позвала она. — Жак Киттредж пришел!

— Я надеялся перемолвиться словечком со знатоком немецкого, — проворковал Киттредж.

— Ричард! — наверное, снова позвала мама.

— Иду, Золотко! — вероятно, ответил Ричард. Квартирка у нас была небольшая; хотя мама не собиралась вести разговоры с Киттреджем, она наверняка слышала каждое слово их диалога с Ричардом.

— Боюсь, что знатока немецкого тебе придется поискать в библиотеке, Жак, — сказал Киттреджу Ричард.

— В которой библиотеке? — спросил Киттредж. — Этот грамотей занимается сразу в обеих. Прошлым вечером он засиделся в городской библиотеке — ну, знаете, в публичной.

— Что Билли делать в публичной библиотеке, Ричард? — должно быть, спросила мама. (Или, по крайней мере, подумала; может, она задала этот вопрос, когда Киттредж ушел.)

— Видимо, мисс Фрост время от времени еще советует ему, что почитать, — вероятно, ответил Ричард Эббот.

— Мне пора, — сказал, наверное, Киттредж. — Передайте знатоку немецкого, что с тестом я разделался — это моя лучшая оценка за все время. Скажите ему, что он попал в точку с этим «страсть приносит страдания». И даже угадал про «ужасного ангела» — с ним я тоже справился.

— Передам, — должно быть, ответил Ричард. — Ты справился со «страсть приносит страдания» и с «ужасным ангелом» тоже разобрался. Обязательно ему скажу.

К тому времени мама, вероятно, уже нашла у меня в спальне библиотечную книгу. Она знала, что я храню лифчик Элейн под подушкой; наверняка первым делом она туда и заглянула.

Ричард Эббот был человек эрудированный; возможно, он слышал что-то о «Комнате Джованни». И конечно, мои тетради по немецкому — неизменные Гёте и Рильке — тоже остались в спальне на видном месте. Чем бы и в какой бы библиотеке я ни занимался, это явно не имело ничего общего с немецким. А в несравненный роман мистера Болдуина были вложены мои записи — в том числе, конечно, и выписки из «Комнаты Джованни». Разумеется, был там и «дурной запах любви», и та фраза, что неизменно приходила мне в голову, когда я думал о Киттредже: «В моем мозгу отчаянно билось: „Нет! нет!“, но тело мое сокрушенно твердило: „Да! да! да!“».

Киттредж, наверное, давно уже покинул Бэнкрофт к тому моменту, как мама и Ричард сделали свои выводы и оповестили остальных. Может, не миссис Хедли — то есть не в первую очередь, — но точно любопытную тетю Мюриэл и многострадального дядю Боба, и, конечно, бабушку Викторию и самого известного исполнителя женских ролей в Ферст-Систер, дедушку Гарри. Все они, вероятно, сделали свои выводы и даже набросали примерный порядок действий, пока я все еще сидел в комнате с ежегодниками; к тому моменту, как они окончательно разработали план наступления, я, скорее всего, уже был на пути в городскую библиотеку, куда и добрался незадолго до закрытия.