В одном лице

Я знал, что под «ангелами» Рильке подразумевал совсем другое, но все же мысленно я причислил Киттреджа и мисс Фрост, и, пожалуй, бедного Тома Аткинса — и как знать, кто еще ждет меня в будущем? — к моим ужасным ангелам.

И что там сказала мисс Фрост, когда посоветовала мне подождать с чтением «Госпожи Бовари»? А вдруг все мои ужасные ангелы, начиная с Жака Киттреджа и мисс Фрост (мои «будущие встречи», как она выразилась), принесут с собой «разочарование и даже опустошение»?

— Билл, что с тобой? — спросил Ричард Эббот, когда я вернулся в нашу квартирку. (Мама уже легла; по крайней мере, дверь их спальни была, как всегда, закрыта.) — Ты как будто призрак увидел! — сказал Ричард.

— Не призрак, — сказал я. — Кажется, я заглянул в свое будущее.

Оставив его размышлять над этой таинственной фразой, я направился прямо в спальню и закрыл за собой дверь.

Вот и подбитый поролоном лифчик Элейн, там же, где и почти всегда — у меня под подушкой. Я долго лежал и смотрел на него, но так и не разглядел ни свою будущую судьбу, ни своих ужасных ангелов.

Глава 8. Большой Ал

«Жестокость — вот что хуже всего в Киттредже», — написал я Элейн той осенью.

«Это у него наследственное», — написала она в ответ. Конечно, не мне было спорить с Элейн, ведь она знала миссис Киттредж куда лучше, чем я. Элейн была достаточно близка с «этой ужасной женщиной», чтобы с уверенностью заявлять, какие гены передались от матери сыну. «Билли, Киттредж может хоть до посинения отрицать, что она его мать, но я тебе точно говорю: она этого мудака грудью кормила до тех пор, пока он не начал бриться!»

«Ну ладно, — написал я Элейн. — Но почему ты так уверена, что жестокость передается по наследству?»

«А как насчет манеры целоваться? — ответила мне Элейн. — Эти двое целуются одинаково. А это уж точно генетическое».

В том же письме, после трактата о генетике Киттреджа, Элейн объявила, что собирается стать писателем; даже в том, что касалось этого стремления, самого священного из всех, Элейн была откровеннее со мной, чем я с ней. Мое приключение с мисс Фрост, о котором я столько мечтал, уже началось, но я все еще ничего не рассказал Элейн!

Разумеется, я вообще никому об этом не рассказывал. И сопротивлялся желанию снова приняться за «Комнату Джованни», пока не осознал, что хочу снова увидеться с мисс Фрост — и чем скорее, тем лучше, — а ведь не мог я показаться в библиотеке Ферст-Систер, не будучи готовым обсудить с мисс Фрост писательский талант Джеймса Болдуина. И вот я снова погрузился в роман — но ненадолго: вскоре еще одна фраза остановила меня на полном ходу. Я наткнулся на нее в самом начале второй главы и остаток дня не мог заставить себя вернуться к книге.

«Да, я презирал его, но теперь понимаю, что это чувство родилось от презрения к самому себе» — прочел я и тут же подумал о Киттредже — и о том, как одновременно ненавижу его и ненавижу себя за то, что в него влюблен. Я подумал, что роман Джеймса Болдуина какой-то уж слишком жизненный, но все же на следующий вечер заставил себя читать дальше.

В той же второй главе есть описание «тонких, как лезвие ножа, мальчиков в джинсах», от которого я мысленно отпрянул. Вскоре я сам буду стараться походить на этих мальчиков и начну искать их общества; мысль об изобилии «тонких, как лезвие ножа», мальчиков в моем будущем меня встревожила.

Несмотря на страх, я вдруг обнаружил, что добрался уже до середины романа и никак не могу оторваться. Я прочел, как ненависть рассказчика к его любовнику становится такой же сильной, как любовь к нему, и «питается из тех же источников»; прочел, как Джованни все равно вызывал в нем желание, даже когда рассказчика «чуть не тошнило» от его дыхания, — я возненавидел эти отрывки, но лишь потому, что испытывал отвращение и страх к тем же чувствам в самом себе.

Да, мое влечение к парням вызывало у меня беспокойство и страх перед «беспощадным хлыстом общественного мнения», но куда страшнее мне показался отрывок, описывающий чувства героя во время секса с женщиной: «Ее полные груди наводили на меня ужас, и когда она лежала подо мной, я вздрагивал при мысли, что живым мне из ее объятий не вырваться».

Но почему со мной такого не произошло? — задумался я. Только ли потому, что у мисс Фрост маленькая грудь? А если бы ее грудь была побольше, может, она внушала бы мне ужас — вместо упоительного возбуждения? И снова вернулась непрошеная мысль: а «входил» ли я в нее? И если еще нет, но в следующий раз мне это удастся, последует ли за этим отвращение — вместо абсолютного блаженства?