В одном лице

Я даже вспомнил строчку ближе к концу романа, где герой глядит на себя в зеркало и говорит о своем теле: «белое, сухое, жалкое». Но на самом деле мне просто хотелось сразу же прочитать «Комнату Джованни» еще раз; так сильно она меня поразила. Это был первый роман после «Больших надежд», который мне захотелось перечесть.

Сейчас мне уже без малого семьдесят, и не так много осталось романов, которые я перечитываю и они мне все еще нравятся, — я имею в виду, среди тех, что я впервые прочел и полюбил подростком, — но недавно я в очередной раз перечел «Большие надежды» и «Комнату Джованни» и пережил не меньший восторг, чем когда читал их впервые.

Ну ладно, у Диккенса встречаются слишком затянутые предложения — ну и что с того? А те парижские трансвеститы, современники мистера Болдуина — вряд ли они были особенно убедительными. Автору «Комнаты Джованни» они не нравятся. «У меня никак не укладывалось в голове, что эти мальчики были кому-то нужны: ведь мужчина, который хочет женщину, найдет настоящую женщину, а мужчина, которому нужен мужчина, никогда не согласится иметь дело с ними», — пишет Болдуин.

Конечно, мистер Болдуин никогда не встречал крайне убедительных транссексуалок, которых можно увидеть в наши дни. Он не видел таких, как Донна, транссексуалок с грудью и без следа растительности на лице — таких убедительных женщин. Вы бы поклялись, что в такой транссексуалке, о которой говорю я, нет ничего от мужчины, за исключением полностью рабочего чшлена между ног!

К тому же, сдается мне, женщина с грудью и членом не заинтересовала бы мистера Болдуина. Но поверьте, я не виню Джеймса Болдуина в том, что его не привлекали тогдашние трансвеститы, «les folles», как он их называл.

Я всего лишь хочу сказать: давайте оставим les folles в покое; пусть живут как им хочется. Не судите. Они ничем не хуже вас — не надо смотреть на них свысока.

Перечитав недавно «Комнату Джованни», я убедился, что роман действительно великолепен, как мне и запомнилось; кроме того, я обнаружил один отрывок, который в восемнадцать лет то ли пропустил, то ли проглотил, не заметив. Вот он: «Но, к несчастью, людям не дано выбирать себе эти вериги. Любовников и друзей так же не выбирают, как и родителей».

И это правда. Естественно, в восемнадцать лет я вовсю пытался выбирать; не только в сексуальном смысле. Я понятия не имел, что мне понадобятся какие-то «вериги» — не говоря уже об их количестве и о том, кто ими станет.

Но бедный Том Аткинс отчаянно нуждался в веригах, которые удержали бы его на месте. Уж это я кое-как сообразил, пока мы с Аткинсом беседовали, или пытались беседовать, на тему влюбленностей (или углубленностей) в кого не следует. В какой-то момент мне показалось, что мы так и застрянем на лестнице музыкального корпуса и наша беседа (если можно ее так назвать) затянется навечно.

— Ну что, Билл, есть какие-нибудь прорывы с твоими речевыми проблемами? — робко спросил Аткинс.

— Пока всего один, — ответил я. — Похоже, я осилил слово «тень».

— Здорово, — искренне сказал Аткинс. — Я со своими пока не разобрался.

— Сочувствую, — сказал я. — Тяжело, наверное, не выговаривать слова, без которых не обойтись. Как «время», например.

— Да, с ним сложно, — признал Аткинс. — А у тебя какое самое худшее?

— Ну, это самое, — сказал я. — Ну ты понимаешь — хрен, конец, елда, болт, прибор.

— Ты что, не можешь сказать «член»? — прошептал Аткинс.

— Ага. Получается «чшлен», — сказал я.

— Ну это хотя бы можно разобрать, — ободряюще сказал Аткинс.

— А у тебя есть слово хуже, чем «время»?

— Как член, только женское, — сказал Аткинс. — Я и ничего похожего не могу сказать — мне сразу плохо делается.

— Влагалище, что ли?

Аткинс яростно закивал; мне показалось, что бедный Том вот-вот расплачется — он все кивал и никак не мог остановиться, но его выручила миссис Хедли — на этот раз.

— Том Аткинс! — крикнула Марта Хедли в лестничный пролет. — Я слышу твой голос, и ты опаздываешь на занятие! Я тебя жду!

Аткинс сломя голову бросился вверх по лестнице. Он бросил на меня дружелюбный, но немного смущенный взгляд через плечо; я четко расслышал, как он крикнул миссис Хедли, поднимаясь по ступенькам:

— Извините! Уже иду! Я просто потерял счет времени!

Марта Хедли тоже это услышала.

— Том, похоже, это прорыв! — заорал я.

— Что ты сейчас сказал, Том Аткинс? Повтори! — раздался голос миссис Хедли.

— Время! Время! Время! — разнеслось по лестнице; потом Аткинс захлебнулся рыданиями.

— Да не плачь ты, глупый! — успокаивала его Марта Хедли. — Том, Том, ну что ты, не плачь. Радоваться же надо!

Но Аткинс все рыдал; он уже не мог остановиться. (Я по себе знал, каково это.)

— Слушай, Том! — крикнул я. — Дело пошло! Теперь пора попробовать «влагалище»! Я знаю, ты сможешь! Раз ты победил «время», то с «влагалищем» будет все просто! Давай, Том, скажи «влагалище»! Вла-га-ли-ще! Вла-га-ли-ще!

— Билли, следи за языком! — донесся до меня голос миссис Хедли. Я бы продолжил подбадривать бедного Тома, но мне совсем не хотелось получить взыскание от Марты Хедли или от какого-нибудь другого преподавателя.