В одном лице

Уж такому, как Киттредж, не впервой случайно обрюхатить девчонку, — думал я. Возможностей у него было предостаточно. Но я предполагал, что и самой миссис Киттредж приходилось выбираться из передряг, когда она была помоложе. Трудно объяснить, с чего я это взял. Как-то раз я стал свидетелем разговора на репетиции «Двенадцатой ночи»; я случайно проходил мимо и услышал спор Киттреджа и Делакорта — того самого, что полоскал рот из стаканчика. Мне показалось, что Делакорт нервничает, но ничего удивительного в этом не было — Киттреджа боялись все.

— …Нет, я не то имел в виду — я просто сказал, что из всех матерей, которых я встречал, она самая красивая. Твоя мама выглядит лучше всех — вот и все, что я сказал, — взволнованно говорил Делакорт; он отхлебнул из стаканчика и сплюнул.

— Если она вообще чья-то мать, ты это хотел сказать, — сказал Киттредж. — Выглядит она не очень-то по-матерински, а? Выглядит она так, как будто напрашивается на неприятности, — вот как она выглядит.

— Я не говорил, как именно она выглядит, — настаивал Делакорт. — Я просто сказал, что она очень красивая. Она самая красивая из всех мам!

— Может, она не похожа на мать, потому что никакая она не мать, — сказал Киттредж. Делакорт испуганно молчал; он крепко стиснул свои стаканчики и снова прополоскал рот.

На мысль о том, что миссис Киттредж, должно быть, приходилось выбираться из передряг, меня навел сам Киттредж; это ведь он сказал: «Выглядит она так, как будто напрашивается на неприятности».

Вполне вероятно, что миссис Киттредж помогла Элейн не просто так; возможно, сделка, которую она заключила с семьей Хедли, позволила Киттреджу остаться в школе. «Аморальное поведение» было официальным основанием для исключения из академии Фейворит-Ривер. Обрюхатить дочь преподавателя — не забудьте, Элейн еще не было восемнадцати, по закону она считалась несовершеннолетней, — на мой взгляд, такой поступок безусловно попадал в категорию низменного и развращенного поведения, однако Киттреджа не исключили.

— Ты поедешь с матерью Киттреджа — вдвоем? — спросил я Элейн.

— Конечно, вдвоем — кто там еще нужен? — ответила она.

— Но куда именно в Европу? — спросил я.

Элейн пожала плечами; ее все еще тошнило, хотя уже не так часто.

— Какая разница, Билли? Жаклин знает куда.

— Ты зовешь ее Жаклин?

— Она попросила называть ее Жаклин, а не миссис Киттредж.

— Вот как.

Ричард взял на роль Виолы Лору Гордон; Лора в этом году должна была окончить школу в Эзра-Фоллс. Если верить моей кузине Джерри, Лора уже «давала» — сам я по ней ничего такого не заметил, но Джерри, похоже, в подобных делах разбиралась. (Она наконец вырвалась на волю из средней школы Эзра-Фоллс и теперь училась в колледже.)

Если Лора Гордон была слишком фигуристой для Хедвиг в «Дикой утке», то на Виолу, которая должна была притворяться мужчиной, она уж точно не подходила. (Лору пришлось перетянуть эластичными бинтами, и все равно полностью расплющить ее грудь не удалось.) Но Ричард знал, что Лора может быстро выучить роль; и несмотря на то, что на мою сестру-близняшку она нисколько не походила, Виола из нее получилась неплохая. Шоу продолжалось, хотя Элейн пропустила представления; она задержалась в Европе, и мне оставалось лишь догадываться, что она, должно быть, восстанавливается после операции.

«Двенадцатая ночь» завершается песней шута. Фесте остается на сцене один. «Тут как раз и ветер и дождь», — четырежды повторяет припев Киттредж.

— Бедняжка, — сказал мне Киттредж об Элейн. — Так не повезло — это ведь был ее первый раз и все такое.

И в который раз я не нашелся с ответом.

Если немецкий и стал даваться Киттреджу лучше или хуже, чем раньше, я этого не замечал. Я не видел маминого лица, когда она смотрела на своего отца в роли Марии. Я так переживал за Элейн, что позабыл о своем намерении проследить за суфлером.

Помните, я говорил, что мистер и миссис Хедли спровадили Элейн постепенно? Так вот, та поездка Элейн в Европу — не говоря уж об очевидной ее причине — стала только началом.

Элейн нужно было окончить школу, и супруги Хедли решили, что общежитие мужского интерната — не самое подходящее для этого место. Они отправили ее в женский интернат, но только по осени. Весенний семестр 1960 года Элейн не засчитали, и ей предстояло снова пойти в десятый класс.

Официально было объявлено, что у Элейн случился «нервный срыв», но в таком маленьком городке, как Ферст-Систер, Вермонт, все понимают, что к чему, если старшеклассница вдруг бросает школу. В академии тоже были в курсе, что произошло с Элейн. Даже Аткинс догадался. Я встретил его после очередного занятия с миссис Хедли в музыкальном корпусе академии, вскоре после того, как Элейн и миссис Киттредж отплыли в Европу. Миссис Хедли была сражена тем, с какой легкостью мне дается слово «аборт»; она отпустила меня на двадцать минут раньше, и на площадке между первым и вторым этажом я столкнулся с Аткинсом. Время для его визита к миссис Хедли еще не подошло, но ему не под силу было сказать это вслух. Вместо этого он спросил:

— Что еще за срыв такой? С чего бы у Элейн сдали нервы?