В одном лице

Признаюсь, не могу сказать, зачем «чьей бы то ни было матери» выдумывать истории о своем единственном ребенке — тем более такие истории, — но Киттредж и его мать определенно не отличались высокими моральными принципами. Неважно, поверил ли я в историю миссис Киттредж — зато Элейн, похоже, верила каждому ее слову.

Если верить миссис Киттредж, ее единственный сын рос хилым и болезненным ребенком; ему не хватало уверенности в себе, и другие дети, особенно мальчишки, к нему цеплялись. Это и вправду нелегко было вообразить, но еще сложнее мне было поверить, что когда-то Киттредж боялся девочек; он якобы был настолько застенчив, что заикался, если пытался заговорить с девочкой, и потому его или дразнили, или не замечали.

В седьмом классе Киттредж прикидывался больным, чтобы не ходить в школу — как пояснила миссис Киттредж, школы в Париже и Нью-Йорке предъявляли «очень высокие требования», — а в начале восьмого класса вовсе перестал разговаривать с одноклассниками — и с мальчиками, и с девочками.

— Ну вот я его и соблазнила — а что мне еще оставалось, — сказала миссис Киттредж. — Бедный мальчик, где-то же ему нужно было набраться уверенности!

— Похоже, уверенности он набрался с избытком, — отважилась заметить Элейн, но мать Киттреджа только пожала плечами.

Миссис Киттредж умела пожимать плечами с удивительным безразличием — оставалось только догадываться, обладала ли она этим навыком от рождения или — после того как муж бросил ее ради более молодой, но, несомненно, менее привлекательной женщины — у нее развилось инстинктивное безразличие к любого рода неприятию.

Миссис Киттредж невозмутимо сообщила Элейн, что спала со своим сыном «сколько ему хотелось», но только пока Киттредж не проявлял недостаток пыла или вовсе не терял интерес к сексу.

— Он ничего не может поделать с тем, что ему все тотчас надоедает, — сказала мать Киттреджа. — Поверь мне, когда я развивала в нем уверенность, скучать ему не приходилось.

Может, миссис Киттредж воображала, что в глазах Элейн это как-то оправдает поведение ее сына? На протяжении всего рассказа миссис Киттредж время от времени проверяла количество крови на прокладке и щупала лоб Элейн, чтобы убедиться, что ее не лихорадит.

От их поездки в Европу не осталось фотографий — только то, что мне удалось (в течение многих лет) выспросить у Элейн, и то, что неизбежно накрутило мое собственное воображение вокруг истории о том, как моя милая подруга избавилась от ребенка Киттреджа и затем приходила в себя в компании матери Киттреджа. Но если миссис Киттредж и правда соблазнила собственного сына, чтобы тот стал немного увереннее в себе, не объясняет ли это подозрение Киттреджа, что в его матери есть что-то не совсем (или слишком) материнское?

— И как долго Киттредж занимался сексом со своей матерью? — спросил я Элейн.

— Весь год, пока учился в восьмом классе, то есть ему было тринадцать-четырнадцать лет, — ответила Элейн. — И еще, может, три-четыре раза после того, как поступил в Фейворит-Ривер, — Киттреджу было пятнадцать, когда это прекратилось.

— Почему прекратилось? — спросил я. Не то чтобы я поверил, что это действительно имело место!

Вероятно, манеру безразлично пожимать плечами Элейн переняла у миссис Киттредж.

— Зная Киттреджа, могу предположить, что ему надоело, — сказала Элейн.

Она собирала вещи перед отъездом в Нортфилд — осенью 1960-го начинался второй год ее учебы там, — и мы сидели в ее спальне в Бэнкрофте. Стоял поздний август; в комнате было жарко. Место ночника с темно-синим абажуром заняла ничем не примечательная настольная лампа, а Элейн теперь носила короткую стрижку — почти под мальчика.

Хотя на каждой следующей стадии отъезда внешний вид Элейн становился все более андрогинным, она заявила, что отношений с женщинами у нее никогда не будет; однако она призналась, что экспериментировала с лесбийским сексом. Ставила ли она эти эксперименты с миссис Киттредж? Если Элейн когда-то и привлекали женщины, легко могу представить, что миссис Киттредж положила этому конец; но Элейн не вдавалась в подробности. Мне думается, что моя милая подруга обречена испытывать влечение к неподходящим мужчинам, но Элейн и на этот счет не распространялась. «Просто это не те мужчины, которые задерживаются надолго», — так она мне заявила.

Ах да, фотографии: я сохранил те, что были сделаны по время трехлетнего пребывания Элейн в Нортфилде. Конечно, это обычные цветные и черно-белые снимки, абсолютно любительские, но не настолько лишенные творческой искры, как кажется на первый взгляд.

Вот, например, фото Элейн, стоящей на веранде трехэтажного деревянного дома; непохоже, что она там живет — возможно, просто зашла кого-то повидать. На обороте фотографии, вместе с названием здания и датой постройки — «Коттедж Мур, 1899» — аккуратным почерком Элейн выведено: «Хотелось бы мне, чтобы это было мое общежитие». (Очевидно, этот дом им не был и быть не мог.)