В одном лице

— Просто на всякий случай, — говорил Ричард, преподнося мне очередную упаковку. Мне они были ни к чему, но я с гордостью их хранил, а если когда и распечатывал, то только чтобы помастурбировать.

Конечно, надо было мне поделиться хотя бы дюжиной презервативов с Элейн. Я бы даже набрался храбрости всучить весь свой запас Киттреджу — если бы я только знал!

Элейн ничего мне не сказала, когда узнала о своей беременности. Уже наступил весенний семестр, и «Двенадцатой ночи» оставалось всего несколько недель до премьеры; мы уже некоторое время репетировали без текста, и получалось все лучше и лучше. Каждый раз мы просто валились от хохота, когда дядя Боб (сэр Тоби Белч) возмущался: «Или ты думаешь, что если ты добродетелен, так уже не должно быть ни пирожков, ни пива?»

У Киттреджа был сильный голос — он оказался весьма неплохим певцом. Фесте поет сэру Тоби и сэру Эндрю Эгьючику «Где ты, милая, блуждаешь?» — такую красивую, но такую печальную песенку. Она еще заканчивается словами «Юность — рвущийся товар». Слушать эту песню в столь безупречном исполнении было бы совсем тяжело, если бы не легкая насмешка в голосе — ее можно было приписать и Фесте, и самому Киттреджу. (Когда я узнал, что Элейн беременна, я вспомнил еще одну строчку из этой песни: «Все пути приводят к встрече».)

Ясно, что «встречи» Элейн и Киттреджа проходили в спальне Элейн на пятом этаже общежития. Супруги Хедли по-прежнему ездили смотреть кино в Эзра-Фоллс с Ричардом и моей мамой. Я помню, что некоторые фильмы были с субтитрами, но без эротики. В том году в Вермонте крутили фильм Жака Тати — «Мой дядюшка» или, может, «Каникулы господина Юло»? — и я тоже поехал в Эзра-Фоллс.

Элейн не хотела ехать; она осталась дома.

— Да там не про секс, Элейн, — уверяла ее моя мама. — Он французский, но это комедия — очень легкий фильм.

— Не хочется мне легкого — и комедии не хочется, — сказала тогда Элейн. Ее уже тошнило на репетициях «Двенадцатой ночи», но никто не догадывался, что у нее токсикоз.

Может, тогда-то Элейн и сказала Киттреджу, что залетела, — когда я сидел вместе с ее и моими родителями в кинотеатре в Эзра-Фоллс.

В конце концов Элейн созналась своей маме; затем, видимо, кто-то из супругов Хедли рассказал Ричарду и моей матери. Как-то вечером я лежал в постели — разумеется, в лифчике Элейн, — и тут мама ворвалась ко мне в спальню.

— Не надо, Золотко, не переживай так, — послышался голос Ричарда, но мама уже включила свет.

Я сел в постели, придерживая лифчик Элейн, будто прикрывал несуществующую грудь.

— Посмотри только на себя! — закричала моя мать. — Элейн беременна!

— Это не я, — сказал я; она залепила мне пощечину.

— Конечно, не ты, Билли! Я знаю, что это не ты! — крикнула мама. — Но почему не ты, почему это был не ты?! — Она выскочила из моей комнаты, рыдая, и ко мне вошел Ричард.

— Это, наверно, Киттредж, — сказал я Ричарду.

— Ну разумеется, это Киттредж, — сказал Ричард. Он присел на край моей кровати, изо всех сил стараясь не замечать лифчика. — Придется тебе простить маму — видишь, как она расстроилась, — сказал он.

Я не ответил. Я думал о том, что сказала мне миссис Хедли, — о «некоторых вопросах сексуальности», которые расстраивают мою мать. («Билли, дело в том, что она кое-что от тебя скрывает», — сказала Марта Хедли.)

— Видимо, Элейн придется на время уехать, — сказал Ричард.

— Но куда уехать? — спросил я, но Ричард то ли сам не знал, то ли не хотел мне говорить; он только помотал головой.

— Билл, прости, пожалуйста… прости за все, — сказал Ричард.

Вот тогда-то я и понял, что больше не влюблен в Ричарда — ни капельки. Нет, я любил Ричарда Эббота — и до сих пор люблю, — но тем вечером я в нем разочаровался. У него обнаружилось слабое место — он позволял моей матери собой помыкать. Мне стало ясно: что бы ни скрывала от меня мама, Ричард тоже будет об этом молчать.

Такое случается у многих подростков — наступает момент, когда тебя переполняют обида и недоверие к тем взрослым, которым ты некогда верил безоговорочно. С кем-то это происходит раньше, но мне только-только стукнуло восемнадцать, когда я попросту отгородился от мамы и Ричарда. Да, я стал больше доверять дедушке Гарри, я все еще любил дядю Боба. Но Ричард и мама отныне переместились в ту же категорию, что и бабушка Виктория с тетей Мюриэл. Тетю и бабушку я старался игнорировать из-за вечных придирок и язвительных замечаний. От Ричарда и мамы я отдалился из-за их скрытности.

Тем временем супруги Хедли постепенно спровадили Элейн подальше от Ферст-Систер. Могу лишь догадываться, как и о чем договорилась с ними миссис Киттредж — сделки между взрослыми редко объясняют детям, — но мистер и миссис Хедли разрешили ей отвезти Элейн в Европу. Не сомневаюсь, что Элейн сама хотела сделать аборт. Марта Хедли и мистер Хедли, видимо, согласились, что это лучший выход. Миссис Киттредж, конечно, добивалась именно этого. Вероятно, будучи француженкой, она была в курсе, где в Европе можно сделать аборт; а будучи матерью Киттреджа, она наверняка не в первый раз имела дело с незапланированной беременностью.