В одном лице

В зимнем семестре начались прослушивания для очередной пьесы — «весеннего Шекспира», как называл ее Ричард Эббот, чтобы отличать от того Шекспира, что он ставил в осеннем семестре. В академии Фейворит-Ривер мы иногда играли Шекспира даже зимой.

Как ни обидно это признавать, но, похоже, именно участие Киттреджа в постановках Клуба драмы вызвало ажиотаж вокруг наших школьных пьес — даже несмотря на Шекспира. Когда Ричард зачитал на утреннем собрании список исполнителей «Двенадцатой ночи», его объявление вызвало небывалый интерес; затем список вывесили в столовой академии, и ученики в буквальном смысле выстраивались к нему в очередь.

Орсино, герцогом Иллирийским, стал наш преподаватель и режиссер Ричард Эббот. Герцог, не нуждаясь в подсказках моей матери, начинает «Двенадцатую ночь» всем знакомыми пафосными словами: «Любовь питают музыкой; играйте»[5].

Сначала Орсино объявляет о своей любви к графине Оливии — ее играла занудная тетя Мюриэл. Оливия герцога отвергает, и тот (не теряя времени) тут же влюбляется в Виолу и об этом тоже спешит заявить во всеуслышанье — «вероятно, он больше влюблен в саму любовь, чем в какую-то из дам», как выразился Ричард Эббот.

Мне всегда казалось, что Мюриэл согласилась сыграть эту роль со спокойной душой только потому, что Оливия отвергает Орсино. Ричард все-таки был все еще слишком ведущим актером для Мюриэл; ей никак не удавалось полностью расслабиться в присутствии своего красавца-зятя.

Элейн выбрали на роль Виолы, которая потом переодевается в Цезарио. Как сразу отметила Элейн, Ричард уже просчитал, что Виоле предстоит изображать мужчину: «Виола и должна быть плоскогрудой, потому что большую часть пьесы она переодета мужчиной», — сказала мне Элейн.

Мне было немного не по себе от того, что Орсино и Виола в итоге влюбляются друг в друга — учитывая, что Ричард был заметно старше Элейн, — но, похоже, саму Элейн это не волновало. «Вроде бы в те времена девушки раньше выходили замуж», — вот и все, что она сказала по этому поводу. (Не будь я таким тупицей, я сообразил бы, что у Элейн уже имеется любовник старше нее!)

Я стал Себастьяном — близнецом Виолы.

— Лучше не придумаешь, — снисходительно сказал нам Киттредж. — Всем известно, что вы и так все равно что брат и сестра.

(Тогда я не придал этому значения; видимо, Элейн проговорилась Киттреджу, что мы не привлекаем друг друга в том самом смысле.)

Признаюсь, моя голова была занята другим; Мюриэл в роли Оливии сперва теряет голову от Элейн (переодетой в Цезарио), а потом влюбляется в Себастьяна, то есть в меня — вот где вышло испытание той самой намеренной приостановки неверия. Я, со своей стороны, понял, что не могу даже представить, как можно влюбиться в Мюриэл, — и потому сосредоточил внимание исключительно на ее бюсте. Так что этот Себастьян ни разу не взглянул этой Оливии в глаза — даже восклицая: «И если сплю, пусть вечно длится сон!» И когда властная Оливия, идеальный персонаж для Мюриэл, требовала в ответ: «Доверься мне во всем!» — Себастьян, то есть я, уставясь прямо на грудь Мюриэл, будто специально расположенную прямо на уровне моих глаз, со всем пылом влюбленного отвечал ей: «Да, я готов».

— Билл, ты, главное, не забывай, — сказал мне дедушка Гарри, — что «Двенадцатая ночь» — это, ясен пень, комедия.

Когда я стал чуточку повыше и постарше, Мюриэл начала возражать против того, чтобы я пялился на ее грудь. Но следующая пьеса уже не была комедией, и к тому же я только сейчас понимаю, что когда мы играли Оливию и Себастьяна в «Двенадцатой ночи», Мюриэл, вероятно, попросту не видела, что я смотрю на ее грудь, из-за этой самой груди. (При моем тогдашнем росте бюст Мюриэл как раз загораживал ей обзор.)

Муж тети Мюриэл, мой милый дядя Боб, отлично понимал всю комичность «Двенадцатой ночи». Пристрастие Боба к выпивке было тяжким бременем тети Мюриэл, а Ричард, словно в насмешку, выбрал дядю Боба на роль сэра Тоби Белча, родственника Оливии и — в самых ярких эпизодах — пьянчугу и дебошира. Но почти все мальчишки в академии обожали Боба не меньше моего — в конце концов, он заведовал приемом в академию и был не слишком-то строг. Боб не придавал особого значения тому, что симпатичен ученикам. («Ну конечно, я им по душе, Билли. Это же я первым встретил их на собеседовании и зачислил в академию!»)

Боб был еще и тренером по сквошу и теннису — отсюда и вечные мячики для сквоша. Корты для сквоша располагались в сыром подвале под спортзалом. Если на корте попахивало пивом, мальчишки перешучивались, что это тренер Боб, видать, успел сыграть матч-другой — вместе с потом испаряя следы вчерашних возлияний.

Тетя Мюриэл и бабушка Виктория в один голос жаловались дедушке Гарри, что роль сэра Тоби «поощряет» пьянство Боба. Они обвиняли Ричарда в «несерьезном отношении» к страданиям несчастной тети Мюриэл, причиной коих были загулы Боба. Но, хотя обе они пеняли на Ричарда дедушке Гарри, ни одна из них не высказала ни слова недовольства самому Ричарду.