В одном лице

— И новые акушеры с гинекологами, — презрительно заметил Карл. (Он считал, что в мире и так слишком много детей. «Перенаселение — проблема номер один», — не уставал повторять Карл.) — И еще за одним столиком голубые, — сообщил мне Карл. — Только что пришли и уже надрались. Эти точно гомики — вы ведь так их называете?

— Да, и так тоже называем, — сказал я одноглазому метрдотелю.

Гинекологический стол определить было нетрудно — за ним сидело двенадцать человек, восемь мужчин и четыре женщины, все врачи. В свете только что случившегося убийства президента Кеннеди я решил, что рассказ о сцене с кесаревым сечением в «Макбете» будет не лучшим началом разговора.

Что до столика голубых — или гомиков, как назвал их Карл, — там сидели четверо мужчин, все уже пьяные. Одним из них был знаменитый американский поэт и преподаватель Института Лоуренс Аптон.

— Я и не знал, что ты здесь работаешь, юный прозаик, — сказал Ларри. — Ты ведь Билл, да?

— Точно, — ответил я.

— Господи, Билл, на тебе лица нет. Это из-за Кеннеди или еще что-то случилось?

— Я сегодня ходил на «Макбета», — начал я.

— А, я слышал, что сегодня поет дублерша — вот и пропустил представление, — прервал меня Ларри.

— Да, должна была петь дублерша, — сказал я. — Но она американка, и, должно быть, она слишком расстроилась из-за Кеннеди. Она не вышла — пела Герда Мюле, как обычно.

— Герда великолепная певица, — сказал Ларри. — Наверное, было восхитительно.

— Как по мне, не особенно, — сказал я. — Дублерша — моя девушка, я надеялся увидеть ее в роли леди Макбет. Я слышал, как она поет во сне, — сообщил я компании пьяных геев. — Ее зовут Эсмеральда Солер, — сказал я гомикам. — Может быть, однажды вы все услышите это имя.

— Так у тебя есть девушка, — протянул Ларри с тем же насмешливым недоверием, каким он встречал потом все мои заявления, что я актив.

— Эсмеральда Солер, — повторил я. — Видимо, она была слишком расстроена, чтобы петь.

— Бедняжка, — сказал Ларри. — Не думаю, чтобы дублершам выпадало такое уж изобилие шансов.

— Вряд ли, — сказал я.

— Я все еще думаю над твоей идеей писательского курса, — сообщил Ларри. — Я не исключаю такой возможности, Билл.

Карл сказал, что не завидует мне, ведь после того, как Эсмеральда не спела партию леди Макбет, мне придется «жить с последствиями». Но пока я глядел на Лоуренса Аптона и его голубых дружков, мне неожиданно пришли в голову и другие, не особенно приятные последствия жизни с Эсмеральдой.

После того пятничного «Макбета» Верди немногие англоязычные любители оперы явились в «Цуфаль». Думаю, убийство Кеннеди лишило аппетита большую часть моих соотечественников, которые оказались в тот момент в Вене. Гинекологический стол пребывал в унынии; они ушли рано. Только Ларри и гомики засиделись допоздна.

Карл велел мне идти домой.

— Иди отыщи свою девушку — наверное, ей сейчас нелегко, — сказал одноглазый метрдотель. Но я подозревал, что Эсмеральда или осталась с коллегами по опере, или уже вернулась в нашу маленькую квартирку на Швиндгассе. Эсмеральда знала, где я работаю; если бы она хотела меня видеть, она бы меня уже нашла.

 — Гомики и не думают уходить — они решили тут и помереть, — продолжал Карл. — Кажется, ты знаком с тем красавчиком — который трещит без остановки.

Я рассказал, кто такой Лоуренс Аптон, и объяснил, что он преподает в Институте, но я у него не учусь.

— Иди домой к девушке, Билл, — повторил Карл.

Но я содрогнулся при мысли о том, чтобы смотреть уже начавшие повторяться репортажи об убийстве Кеннеди по телевизору в хозяйской гостиной; мысли о сварливой собачке удерживали меня в «Цуфаль», где я мог поглядывать на экран маленького черно-белого кухонного телевизора.

— Это смерть американской культуры, — объяснял Ларри трем другим гомикам. — Не могу сказать, чтобы в Соединенных Штатах существовала такая уж книжная культура, но Кеннеди давал нам хоть какую-то надежду в этом отношении. Чего стоит Фрост со своим стихотворением на инаугурации. Неплохой выбор; у Кеннеди по крайней мере был вкус. И сколько теперь пройдет времени, прежде чем у нас появится еще один президент, обладающий хоть каким-то вкусом?

Ну да, понимаю — я представил вам Ларри не с самой приятной стороны. Но этим он и был удивителен: он говорил правду, не принимая во внимания «чувства» окружающих в эту минуту.

Слова Ларри могли бы вызвать у кого-то новый приступ скорби по убитому президенту — или, напротив, заставить слушателя ощутить себя жертвой кораблекрушения на чуждом берегу, омываемом волнами патриотизма. Ларри было все равно; если он считал что-то истиной, он заявлял это вслух. Но меня прямота Ларри не отталкивала.