В одном лице

Однако где-то на середине речи Ларри в ресторан вошла Эсмеральда. Она говорила мне, что не может есть перед выступлением, так что, очевидно, она еще не ела — зато успела выпить белого вина — не лучшая мысль, на пустой-то желудок. Сначала Эсмеральда села у барной стойки, заливаясь слезами; Карл быстро препроводил ее на кухню и усадил на табурет перед телевизором. Карл налил ей бокал белого, а потом сообщил мне, что она на кухне; я не заметил Эсмеральду у бара, потому что в тот момент открывал еще одну бутылку красного для компании Ларри.

— Твоя девушка пришла — отведи ее лучше домой, — сказал мне Карл. — Она на кухне.

Ларри неплохо владел немецким; он понял, что сказал мне Карл.

— Билл, это твоя дублерша сопрано? — спросил Ларри. — Веди ее к нам, мы ее развеселим! — предложил он. (В этом я весьма сомневался; я был уверен, что разговор о гибели американской культуры не развеселит Эсмеральду.)

Так Ларри все-таки увидел Эсмеральду — когда мы с ней шли к выходу из ресторана.

— Оставь гомиков мне, — сказал Карл. — Я разделю с тобой чаевые. Отведи девушку домой, Билл.

— Меня, кажется, вырвет, если я буду и дальше смотреть телевизор, — сказала мне Эсмеральда на ресторанной кухне. Она слегка покачивалась на табурете. Было ясно, что ее, скорее всего, в любом случае вырвет — из-за белого вина. Нам предстояло пройти пешком всю Рингштрассе до самой Швиндгассе — со стороны мы, вероятно, будем смотреться несуразно, но я надеялся, что прогулка пойдет ей на пользу.

— Необыкновенно хорошенькая леди Макбет, — услышал я слова Ларри, когда выводил Эсмеральду из ресторана. — Я все еще раздумываю насчет того курса, юный прозаик! — крикнул Ларри нам вслед.

— Кажется, меня все-таки вырвет, — как раз говорила мне Эсмеральда.

Было уже поздно, когда мы добрались до Швиндгассе. Эсмеральду вырвало посреди Карлсплац, но, дойдя до квартиры, она сказала, что чувствует себя получше. Хозяйка и ее сварливая собачка уже легли спать; свет в гостиной не горел, и телевизор был выключен — а может, все они, вместе с телевизором, были так же мертвы, как Джей-Эф-Кей.

— Только не Верди, — сказала Эсмеральда, увидев, что я с задумчивым видом стою у граммофона.

Я выбрал Джоан Сазерленд в ее «знаковой роли»; я знал, как Эсмеральда любит «Лючию ди Ламмермур» — эту пластинку я и поставил, совсем негромко.

— Билли, сегодня у тебя счастливая ночь — и у меня тоже. У меня тоже никогда не было вагинального секса. И пусть я даже и забеременею, неважно. Если дублерша запорола свой выход, на этом все — можно ставить точку, — сказала Эсмеральда; она умылась и почистила зубы, но, кажется, еще не совсем протрезвела.

— Эсмеральда, не сходи с ума, — сказал я. — Еще как важно, что ты можешь забеременеть. У тебя будет еще много шансов.

— Слушай, ты хочешь попробовать или нет? — спросила Эсмеральда. — Я хочу попробовать в вагину, Билли, — я прошу тебя, господи ты боже мой! Я хочу знать, каково это!

— Понял.

Конечно, я надел презерватив; я надел бы и два, если бы она попросила. (Она точно еще не протрезвела — тут не было никаких сомнений.)

Так это и произошло. В ту ночь, когда умер наш президент, я впервые занялся вагинальным сексом — и мне правда, правда понравилось. Кажется, как раз во время сцены безумия Лючии у Эсмеральды случился очень громкий оргазм; честно говоря, я так и не понял, кто из них двоих взял ми-бемоль: Джоан Сазерленд или Эсмеральда. В этот раз мои уши не были защищены; я едва расслышал лай хозяйкиной собачки — так звенело у меня в ушах.

— О-хре-неть! — услышал я голос Эсмеральды. — Это было потрясающе!

Я сам был потрясен (и испытал облегчение); мне не просто правда, правда понравилось — я был в восторге! Был ли этот вид секса не хуже (или лучше), чем анальный? Он был другим. В дипломатических целях я всегда говорю — если меня спрашивают, — что и анальный, и вагинальный секс мне нравятся одинаково. Все мои страхи относительно вагин оказались необоснованными.

Но, увы, я несколько затормозил с ответом — я размышлял о том, как мне понравилось, но вслух ничего не сказал.

— Билли, а тебе как? — спросила Эсмеральда. — Тебе понравилось?

Знаете, не только у писателей есть такая проблема, но для писателей это правда, правда больной вопрос; наш так называемый ход мысли, хоть он и беззвучен, совершенно невозможно остановить.

— Вовсе и не бальная зала, — сказал я. И это после всего, что пришлось пережить в тот день бедной Эсмеральде.

— Не что? — спросила она.

— А, это просто так говорят у нас в Вермонте! — выпалил я. — Просто бессмыслица какая-то, ей-богу. Я даже не уверен, что именно означает это «не бальная зала».

— Но почему это звучит как отрицание? — спросила Эсмеральда. — «Вовсе и не» само по себе звучит отрицательно, «вовсе и не бальная зала» звучит как сильное разочарование.

— Нет, нет — никакого разочарования! Я в восторге от твоей вагины! — воскликнул я. Сварливая собачка снова тявкнула; Лючия начала повторяться — она вернулась к началу, где была еще доверчивой юной невестой, которую так легко было выбить из колеи.