В одном лице

— Значит, я «не бальная зала» — как будто я всего лишь какой-нибудь спортзал или кухня или вроде того, — сказала Эсмеральда. Затем настала очередь слез — слез по Кеннеди, по ее единственному шансу стать основным сопрано, по ее неоцененной вагине — целого потока слез.

Невозможно взять назад слова «вовсе и не бальная зала»; это просто-напросто не то, что следует говорить после первого вагинального секса. Конечно, я не мог взять назад и то, что заявил Эсмеральде об ее увлечении политикой — о ее недостаточном стремлении сделаться сопрано.

Мы провели вместе Рождество и начало следующего года, но между нами уже возникло недоверие. Однажды ночью я, видимо, что-то бормотал во сне. Утром Эсмеральда спросила:

— Тот симпатичный мужчина в «Цуфаль» — ну, в тот жуткий вечер, — что там он говорил о писательском курсе? Почему он назвал тебя юным прозаиком, Билли? Он тебя знает? Вы знакомы?

Ну как вам сказать — на этот вопрос не было простого ответа. А потом, однажды вечером после работы — это было в январе шестьдесят четвертого — я перешел на другую сторону Кернтнерштрассе и повернул на Доротеергассе к «Кафе Кефих». Я отлично знал, кто собирается там по ночам — исключительно мужчины и исключительно геи.

«Смотрите-ка, а вот и юный прозаик», — скорее всего, сказал Ларри, или, может, просто спросил: «Ты ведь Билл, да?» (Кажется, как раз в тот вечер он сказал мне, что решил прочесть писательский курс, о котором я просил, — но занятия тогда еще не начались.)

Тем вечером в «Кафе Кефих» — за несколько вечеров до того, как он подкатил ко мне, — Ларри, вероятно, спросил:

— А как же дублерша сопрано? Где эта милая, милая девушка? Не самая обычная леди Макбет, а, Билл?

— Уж точно не обычная, — должно быть, пробормотал я. Мы просто болтали; в ту ночь ничего не произошло.

Позднее той же ночью я лежал в постели с Эсмеральдой, и она спросила у меня нечто важное.

— Знаешь, я каждый раз поражаюсь — ты говоришь как настоящий австриец, при том что грамматика-то у тебя так себе. Билли, откуда у тебя взялся такой немецкий? Поверить не могу, что не спросила раньше!

Мы только что закончили заниматься любовью. Ну да, на этот раз получилось не столь впечатляюще — хозяйская собачка не лаяла и в ушах у меня не звенело, — но это был вагинальный секс, и мы оба получили удовольствие.

— Никакого больше анального секса, Билли, — мне он теперь не нужен, — сказала Эсмеральда.

Разумеется, мне-то анальный секс был еще как нужен. К тому же я понимал, что мне не просто понравилась вагина Эсмеральды; я уже успел привыкнуть к мысли о том, что теперь мне будут нужны и вагины тоже. Конечно, меня покорила не одна конкретная вагина Эсмеральды. Не ее вина, что у нее не было члена.

Мне кажется, во всем был виноват вопрос «Откуда у тебя взялся такой немецкий?». Он заставил меня задуматься о том, откуда «берутся» наши желания; а это темная и извилистая дорожка. Той ночью я понял, что расстанусь с Эсмеральдой.

Глава 6. Фотографии Элейн, которые я храню

В свой предпоследний год учебы в академии Фейворит-Ривер я был на третьем курсе немецкого. Той зимой, после смерти доктора Грау, часть его учеников досталась фройляйн Бауэр — в том числе и Киттредж. Группа была слабая; герр доктор Грау объяснял материал не очень-то вразумительно. К окончанию академии нужно было завершить три курса иностранного языка; в свой выпускной год Киттредж был на третьем курсе немецкого, а это значило, что в прошлом году он завалил экзамен — или же поначалу взялся изучать другой иностранный язык, а потом почему-то переключился на немецкий.

— Разве твоя мама не француженка? — спросил я. (Я предполагал, что дома у него говорят по-французски.)

— А я задолбался оправдывать ожидания моей так называемой матери, — сказал Киттредж. — Ты сам-то разве не задолбался?

Сначала я удивлялся, как это такой умник, как Киттредж, может быть не в ладах с немецким, но потом, уже безо всякого удивления, обнаружил, что он попросту ленив. Он был из тех учеников, которым все легко дается, но к своим талантам относился наплевательски. Иностранные языки требуют терпеливого повторения и упорной зубрежки; раз Киттредж смог выучить реплики для пьесы, значит, способности у него были — на сцене-то он всегда держался уверенно. Но ему недоставало дисциплины, а она требуется для изучения любого языка — уж тем более немецкого. Артикли — «все эти сраные der, die, das, den, dem», как сердито бурчал Киттредж, — выводили его из терпения.

Вообще-то Киттредж должен был окончить академию в прошлом году, но я по глупости согласился помогать ему с домашними заданиями. В результате Киттредж просто переписывал мои переводы — и на выпускном экзамене сел в лужу: там-то списать было неоткуда. Я-то вовсе не хотел, чтобы Киттредж завалил немецкий; я понимал, что в этом случае его оставят еще на один год, когда я тоже окажусь в выпускном классе. Но отказать ему, если он просил о помощи, было трудно.

— Ему трудно отказать, и точка, — скажет мне потом и Элейн. Я до сих пор виню себя, что не догадался о происходившем между ними.