В одном лице

— Не надо говорить «мудак», Билл, — сказал Ричард. — По крайней мере при матери. Тебе нужны резинки? Я тебе куплю.

— Элейн ничто не угрожает, — сообщил я.

— Это случайно не Киттреджа я видел на выходе из Бэнкрофта, когда мы возвращались? — спросил Ричард.

— Откуда ж мне знать, — ответил я.

— Билл, у тебя сейчас… переломный возраст, — сказал Ричард. — Мы просто просим, чтобы ты был поосторожнее с Элейн.

— Я и так с ней осторожен, — ответил я.

— Лучше следи, чтобы Киттредж держался от нее подальше, — сказал Ричард.

— И каким же образом? — спросил я.

— Ну, Билл… — начал Ричард, и тут из спальни вышла мама. Помнится, я подумал, что Киттредж был бы разочарован — на ней была фланелевая пижама без всякого намека на эротику.

— Вы все еще о сексе, да? — спросила мама. Она явно злилась. — Я знаю, что вы это обсуждаете. Так вот, ничего смешного тут нет.

— Мы и не смеялись, Золотко, — попытался ответить Ричард, но она не дала ему договорить.

— Держи свой конец в штанах, Билли! — велела мне мама. — Поосторожнее с Элейн, и передай ей, чтобы опасалась Жака Киттреджа — пусть держит ухо востро! Таким, как Киттредж, мало просто соблазнить женщину — они хотят, чтобы женщины им подчинялись!

— Золотко, Золотко, успокойся, — уговаривал ее Ричард.

— А ты не думай, будто знаешь все на свете, — сказала мама.

— Я и не думаю, — стушевался Ричард.

— А я знаю таких, как Киттредж, — сказала мама; она обращалась ко мне, а не к Ричарду — и все же покраснела.

Я сообразил, что мама сердится на меня из-за того, что видит во мне что-то от моего женолюбивого отца — должно быть, я все больше походил на него. (Как будто я мог с этим что-то поделать!)

Я подумал о лифчике Элейн, ждущем меня под подушкой. «Скорее вопрос облачения, чем физических признаков», — ответил Ричард на вопрос о поле Ариэля. (Если уж этот маленький лифчик с поролоном не подходил на роль облачения, то не знаю, что могло бы подойти.)

— О чем был фильм? — спросил я Ричарда.

— Тебе этого знать не надо, — сказала мне мать. — Не смей ему рассказывать, Ричард.

— Извини, Билл, — покорно сказал Ричард.

— Спорим, ничего такого, чего не одобрил бы Шекспир, — сказал я Ричарду, продолжая при этом смотреть на маму. Но мама не встретилась со мной глазами; она вернулась в спальню и закрыла дверь.

Я не был честен с Элейн Хедли, моим единственным настоящим другом, но в этом я определенно пошел в мать; я не мог рассказать Ричарду о своей влюбленности в Киттреджа или признаться в любви мисс Фрост, но я точно знал, откуда взялся этот недостаток откровенности. (Разумеется, я унаследовал его от матери, но, быть может, не обошлось и без моего женолюбивого отца. Возможно — меня только что осенило — тут были замешаны гены обоих моих родителей.)

— Спокойной ночи, Ричард. Я тебя люблю, — сказал я своему отчиму. Он быстро поцеловал меня в лоб.

— Спокойной ночи, Билл. И я тебя люблю, — ответил Ричард. Он виновато улыбнулся мне. Я правда его любил, но одновременно мне приходилось бороться со своим разочарованием в нем.

Вдобавок я смертельно устал: очень утомительно быть семнадцатилетним и не знать, кто ты есть на самом деле; к тому же лифчик Элейн манил меня в постель.

Глава 5. Прощание с Эсмеральдой

Лишь после того, как весь твой мир перевернется с ног на голову, понимаешь, зачем вообще писать эпилоги — а тем более для чего понадобился пятый акт «Бури» и почему эпилог (который произносит Просперо) там тоже уместен. В тот день, когда я наивно раскритиковал финал «Бури», мой мир еще не успел перевернуться.

«Теперь власть чар моих пропала», — начинает эпилог Просперо, вроде бы невзначай и без задней мысли, совершенно в манере Киттреджа.

Зимой 1960 года мы с Элейн продолжали свой маскарад и теперь держались за руки даже на матчах Киттреджа, а Марта Хедли предприняла первые официальные попытки разобраться с возможным причинами моих проблем с произношением. Официальные — потому что теперь я записывался на занятия к миссис Хедли и приходил к ней в рабочий кабинет, в музыкальный корпус академии.

В свои семнадцать лет я еще ни разу не бывал у психиатра; если бы у меня и возникло вдруг желание пообщаться с герром доктором Грау, уверен, что мой нежно любимый отчим Ричард Эббот меня бы отговорил. Кроме того, старик Грау умер той же зимой, когда я начал занятия с миссис Хедли. Только следующей осенью академия нашла ему замену в лице более молодого (но не менее замшелого) психиатра.

Однако пока я занимался с Мартой Хедли, в психиатре не было нужды; миссис Хедли вместе со мной выискивала многочисленные трудные слова и стремилась докопаться до корней моего речевого расстройства — она и стала моим первым психиатром.