В одном лице

Вдобавок синие трусы Киттреджа были выглажены; не потому, что Киттредж был таким франтом, просто в школьной прачечной гладили вообще всё — не только брюки и рубашки, но даже белье и, черт побери, носки. (Этот обычай подвергался почти такому же осмеянию, как советы доктора Харлоу и доктора Грау.)

Так или иначе, моя первая эрекция, вдохновленная Элейн Хедли (или ее лифчиком), распирала обтягивающие плавки, угрожавшие вот-вот перекрыть кровоток моему оживившемуся члену. Элейн — с пылом, к которому я оказался не готов, — неожиданно ухватилась за те самые гениталии, которые, по словам доктора Грау, мы еще «не идентифицировали» как собственные ебучие половые органы! Лично у меня не возникало вопросов о том, где располагаются мои «единственные или преобладающие половые органы», и, когда Элейн в них вцепилась, я вздрогнул.

— Господи… боже… мой! — завопила Элейн, мгновенно оглушив меня на то ухо, что было ближе к ней. — Не представляю, каково это с такой штукой!

Я совсем запутался. Она не могла представить, каково с такой штукой внутри или же каково быть парнем и иметь собственный член? Впрочем, уточнять я не стал. Мне стало легче, когда она отпустила мою мошонку — хватка у нее была не очень-то нежная, — но Элейн тут же снова стиснула мой член, а я вновь принялся ласкать ее грудь. Если бы мы вернулись к французскому поцелую с того места, где остановились, кто знает, к чему привел бы уже упомянутый «нарастающий импульс», но мы просто начали целоваться заново — сначала робко, касаясь лишь кончиками языков. Я увидел, что Элейн закрыла глаза, и тоже зажмурился.

Так я обнаружил, что можно ласкать грудь Элейн, воображая при этом не менее податливую мисс Фрост. (Как я давно уже прикинул, грудь мисс Фрост должна была быть лишь чуть побольше, чем у Элейн.) С закрытыми глазами мне удалось даже представить, что мой член крепко сжимает не маленькая ладошка Элейн, а широкая ладонь мисс Фрост — в этом случае мисс Фрост сжимала бы не в полную силу. И пока наш поцелуй набирал обороты — вскоре нам обоим стало нечем дышать, — я представлял, будто это язык мисс Фрост касается моего языка, будто наши тела сплетаются на латунной кровати в подвале библиотеки Ферст-Систер.

Когда дизельный выхлоп первого из автобусов спортивной команды достиг приоткрытого окна комнаты Элейн, я даже сумел убедить себя, что это запах масляной печи, стоящей возле бывшего угольного бункера, теперь служившего комнатой мисс Фрост. Открывая глаза, я почти ожидал оказаться лицом к лицу с мисс Фрост, но передо мной, крепко зажмурившись, лежала моя подруга Элейн Хедли.

Пока я представлял себе мисс Фрост, мне не приходило в голову, что и Элейн может дать волю воображению. Ничего удивительного, что имя, сорвавшееся с ее языка мне в рот, было «Киттредж!». (Элейн верно определила источник дизельного запаха; она догадалась, что это вернулся автобус спортивной команды, потому что, пока я представлял себе мисс Фрост, она воображала Киттреджа.)

Глаза Элейн широко распахнулись. Наверное, у меня был такой же виноватый вид, как и у нее. В моем члене бился пульс; и если я чувствовал эту пульсацию, то и Элейн не могла ее не заметить.

— Билли, у тебя сердце стучит, — сказала она.

— Это не сердце, — сообщил я.

— Еще как сердце — оно бьется у тебя в члене, — сказала Элейн. — Это у всех парней так?

— За всех не скажу, — ответил я. Но она уже отпустила мой член и откатилась от меня.

У спортзала припарковалось уже несколько автобусов, извергающих дизельные пары; свет кинопроектора все еще мерцал на баскетбольной площадке, а вопли и улюлюканье вернувшихся спортсменов гремели по всему двору — может, среди них и были борцы, а может, и нет.

Теперь Элейн лежала на кровати, почти касаясь лбом подоконника, поближе к потоку холодного воздуха из приоткрытого окна.

— Когда я целовала тебя и сжимала твой член, а ты трогал мою грудь, я представляла этого говнюка Киттреджа, — сказала Элейн.

— Я знаю, все нормально, — сказал я.

Я знал, какой она хороший и верный друг, но все равно не мог признаться, что сам я представлял себе мисс Фрост.

— Нет, не нормально, — сказала Элейн; она плакала.

Элейн лежала на боку в ногах кровати, лицом к окну, а я растянулся позади нее, прижавшись грудью к ее спине; так я мог целовать ее в шею сзади и одной рукой дотянуться до ее груди под рубашкой. Пульс в моем члене все еще бился. Я сомневался, что Элейн чувствует его через свои джинсы и мои брюки, хотя я крепко к ней прижимался, а она вжималась в меня своей маленькой задницей.

У Элейн был мальчишеский, то есть почти отсутствующий, зад, о бедрах и речи не шло; она была в мужских джинсах (подходящих к рубашке), и пока я целовал ее шею и влажные волосы, мне неожиданно пришло в голову, что Элейн и пахнет как мальчишка. В конце концов, она вспотела; она не пользовалась ни духами, ни косметикой, даже помадой, и вот теперь я терся членом об ее мальчишеский зад.

— У тебя все еще стоит, да? — спросила она.