В одном лице

— Войдите! — крикнула миссис Хедли так пронзительно, что я сразу понял, откуда у Элейн иерихонская труба вместо голоса.

Это оказался Аткинс — всем известный недотепа; я и не знал, что он занимается музыкой. А может, у Аткинса были проблемы с голосом или у него не получалось выговаривать какие-нибудь слова.

— Я могу зайти попозже, — сказал Аткинс Марте Хедли, при этом не переставая таращиться на меня; или же он не мог поднять глаза на нее — либо одно, либо другое. И дураку было ясно, что я только что плакал.

— Приходи через полчаса, — сказала ему миссис Хедли.

— Хорошо, только у меня часов нет, — ответил он, не сводя с меня глаз.

— Возьми мои, — сказала она. И вот когда она сняла с руки часы и отдала ему, я понял, что меня в ней привлекает. Марта Хедли не просто обладала мужеподобной внешностью — она и действовала всегда властно, по-мужски. Мне оставалось только воображать, что и в сексе она тоже доминирует — может заставить кого угодно исполнять ее желания, и поди с ней поспорь. Но почему мне это нравилось? (Разумеется, эти размышления я не стал включать в свою выборочную исповедь.)

Аткинс молча таращился на часы. Неужели он такой кретин и недотепа, что не может определить по ним время, изумился я.

— Через полчаса, — напомнила ему Марта Хедли.

— Тут римские цифры, — уныло проговорил Аткинс.

— Просто следи за минутной стрелкой. Досчитай до тридцати минут. И тогда возвращайся, — сказала миссис Хедли. Аткинс вышел, все еще глядя в циферблат; дверь кабинета он оставил открытой. Миссис Хедли встала с дивана и закрыла дверь.

— Билли, Билли, — сказала она, оборачиваясь ко мне. — То, что ты чувствуешь, это нормально — все в порядке.

— Я подумывал поговорить с Ричардом, — сообщил я.

— Хорошая мысль. С Ричардом можешь обсуждать что угодно, я в этом уверена, — ответила Марта Хедли.

— Но не с мамой, — сказал я.

— Твоя мама, Мэри… Моя дорогая подруга Мэри… — начала миссис Хедли и замолчала. — Нет, не с мамой, ей пока не говори, — сказала она.

— Почему? — спросил я. Кажется, я уже знал почему, но хотел услышать это от самой миссис Хедли. — Потому что она немножко травмирована? — спросил я. — Или потому что она вроде бы злится на меня — хотя не понимаю почему.

— Не знаю насчет травм, — сказала Марта Хедли, — но, похоже, твоя мама действительно на тебя сердится — я тоже не понимаю почему. Мне показалось, что ее довольно легко выбить из колеи — если затронуть определенные темы.

— Какие такие темы? — спросил я

— Некоторые вопросы сексуальности ее расстраивают, — сказала Марта Хедли. — Билли, дело в том, что она кое-что от тебя скрывает.

— Вот как.

— Что мне не нравится в Новой Англии — так это пристрастие к секретам! — неожиданно воскликнула миссис Хедли; она взглянула на запястье, где раньше были часы, и рассмеялась. — Интересно, как там Аткинс управляется с римскими цифрами, — сказала она, и расхохотались уже мы оба. — Знаешь, ты ведь можешь рассказать Элейн, — сказала Марта Хедли. — Ей ты можешь рассказать все что угодно. И потом, я думаю, она уже и так знает.

Я и сам так думал, но ничего не сказал. Так значит, мою мать довольно легко «выбить из колеи». Я жалел, что не проконсультировался с доктором Грау, пока тот был еще жив, — пусть это и означало бы знакомство с его теорией о том, что гомосексуальность якобы излечима. (Это пригасило бы мою ярость в следующие годы, когда мне предстояло ближе познакомиться с этой идиотской карательной доктриной.)

— Мне правда помог наш разговор, — сказал я миссис Хедли; она посторонилась, уступая мне дорогу к двери кабинета. Я боялся, что она схватит меня за плечи или даже снова притянет меня к своей жесткой груди и я не смогу сдержаться и начну ее обнимать — или даже целовать, — хотя для этого мне пришлось бы встать на цыпочки. Но Марта Хедли не притронулась ко мне; она просто стояла рядом.

— Билли, с голосом у тебя все в порядке, никаких проблем с языком или нёбом я у тебя не нашла, — сказала она. Я и забыл, что она заглядывала мне в рот на самом первом нашем занятии.

Тогда она попросила меня дотронуться языком до нёба, потом придержала кончик языка ватной палочкой, а второй палочкой в это время прощупала под языком, очевидно, в поисках чего-то, чего там не оказалось. (Я смутился, потому что эта возня у меня во рту вызвала у меня эрекцию — еще одно свидетельство «инфантильных половых наклонностей», по выражению доктора Грау.)

— Не хочу говорить плохо об усопших, — сказала мне на прощание миссис Хедли, — но надеюсь, Билли, ты понимаешь, что покойный доктор Грау и наше единственное оставшееся в живых медицинское светило — то есть доктор Харлоу — полные кретины.

— Вот и Ричард так говорит, — сообщил я.

— Слушай Ричарда, — сказала миссис Хедли. — Он славный парень.