В одном лице

Поближе пообщавшись с миссис Хедли, я осознал причину своего влечения к ней. Марта Хедли была некрасива потому, что внешне напоминала мужчину; у нее был широкий рот с тонкими губами и крупные зубы. Подбородок у нее выдавался вперед, как у Киттреджа, зато шея была длинная и неожиданно женственная; как и у мисс Фрост, у нее были широкие плечи и большие руки. Волосы миссис Хедли были длиннее, чем у мисс Фрост, и она целомудренно собирала их в конский хвост. Ее плоская грудь неизменно напоминала мне о больших сосках Элейн и тех темных кружках — ареолах; мне представлялось, что у матери и дочери они одинаковые. Но, в отличие от Элейн, миссис Хедли прямо-таки излучала силу. И я начал понимать, насколько мне это нравится.

Когда к длинному списку моих проблемных слов прибавились «ареолы», Марта Хедли спросила:

— Твои затруднения связаны с тем, что обозначает это слово?

— Может быть, — ответил я. — К счастью, они редко всплывают в разговоре.

— Тогда как «библиотека», не говоря уж о «члене»… — начала Марта Хедли.

— Проблема больше со множественным числом, — напомнил я.

— Полагаю, с «членами» ты сталкиваешься нечасто — в смысле, с формой множественного числа, — сказала Марта Хедли.

— Не каждый день, — сказал я. Я имел в виду, что говорить про члены приходилось нечасто, а не то, что я не думал о них каждый день — это, конечно, была бы неправда. И вот — быть может, потому, что я не мог ничего рассказать ни Элейн, ни Ричарду Эбботу, ни дедушке Гарри, и тем более не осмеливался открыться мисс Фрост, — я поведал обо всем миссис Хедли. (Ну, почти обо всем.)

Начал я с влюбленности в Киттреджа.

— Как! И ты, и Элейн! — воскликнула миссис Хедли. (Элейн даже своей матери уже рассказала!)

Я сообщил миссис Хедли, что еще до того, как увидел Киттреджа, испытывал влечение к другим борцам и, разглядывая старые ежегодники в библиотеке академии, уделял особое внимание фотографиям борцовской команды, лишь мельком просматривая фотографии Клуба драмы. («Понятно», — сказала миссис Хедли.)

Я рассказал ей даже о моей постепенно угасающей влюбленности в Ричарда Эббота; пик ее пришелся на то время, когда он еще не был моим отчимом. («О боже — вот это, наверное, было неловко!» — воскликнула Марта Хедли.)

Но когда пришло время сознаться в любви к мисс Фрост, я остановился; из глаз у меня брызнули слезы.

— Билли, в чем дело? Мне ты можешь рассказать, — сказала миссис Хедли. Она взяла мои ладони в свои, крупные и сильные. Длинная шея была, вероятно, единственной ее привлекательной чертой; не имея возможности проверить, я мог лишь предполагать, что маленькая грудь Марты Хедли похожа на грудь Элейн.

В кабинете миссис Хедли не было ничего, кроме пианино с табуретом, старого диванчика (где мы всегда и сидели) и письменного стола, возле которого стоял стул с прямой спинкой. Вид из окна кабинета на третьем этаже не радовал глаз — корявые стволы двух старых кленов, немного снега на кленовых ветвях, небо с бело-серыми полосками облаков. Фотография мистера Хедли на письменном столе глаз тоже не особенно радовала.

Мистер Хедли — я даже забыл, как его по имени-то звали, если вообще знал, — поначалу казался неприспособленным к жизни в интернате. Впоследствии этот неопрятный мужчина с растущей клоками бородой развил бурную деятельность в кампусе Фейворит-Ривер, участвуя в обсуждениях войны во Вьетнаме (позднее переросших в протесты) с позиции учителя истории. По крайней мере, он стал более яркой личностью, чем в тот день, когда я изливал душу Марте Хедли, не сводя глаз с ее безупречной шеи.

— Билли, что бы ты мне ни рассказал, за пределы моего кабинета это не выйдет — клянусь тебе, — сказала миссис Хедли.

Где-то за стеной кто-то практиковался в игре на фортепьяно — получалось так себе; а может, это сразу двое учеников играли на двух инструментах.

— Я рассматриваю мамины каталоги белья, — сознался я миссис Хедли. — Я представляю вас, когда смотрю на моделей в тренировочных лифчиках. Я мастурбирую, — признался я — этот глагол, один из немногих, иногда доставлял мне трудности, но не в этот раз.

— О, Билли, но это же не преступление! — весело сказала миссис Хедли. — Удивительно только, что ты думаешь именно обо мне — я ведь вовсе не красавица, — и немного странно, что тебе так легко даются слова «тренировочный лифчик». Не нахожу тут видимой закономерности, — сказала она, помахав все растущим списком слов, с которыми мне приходилось сражаться.

— Я и сам не знаю, что мне в вас нравится, — признался я.

— А как насчет твоих ровесниц? — спросила миссис Хедли. Я покачал головой. — И Элейн тоже? — спросила она. Я замялся, но Марта Хедли положила мне на плечи свои сильные руки и заглянула мне в лицо. — Билли, все в порядке, Элейн и сама не верит, что интересует тебя в этом смысле. И это все только между нами, не забывай. — Мои глаза снова наполнились слезами; миссис Хедли притянула мою голову к своей жесткой груди. — Билли, Билли, ты ни в чем не виноват! — воскликнула она.

Тот, кто в эту секунду постучал в дверь кабинета, несомненно, услышал последнее слово — «виноват».