В одном лице

— Я всегда знала, что такое может случиться. Том не скрывал прошлого, — сказала Сью Аткинс. — Я только не знала, что он снова к этому вернулся. И эта ужасная болезнь… — Она снова замолчала.

Пока мы говорили, я разглядывал рождественскую открытку. Сколько лет Эмили, я с ходу сказать не мог: я вообще не очень-то умею определять возраст маленьких девочек. Питеру Аткинсу на вид было лет пятнадцать — примерно как бедному Тому в тот день, когда я встретился с ним и мысленно окрестил его недотепой за то, что он не мог даже выговорить «время». Аткинс говорил мне, что начал звать меня Биллом, а не Билли, потому что заметил, что Ричард всегда называет меня Биллом, а всем было очевидно, как я люблю Ричарда.

В другой раз бедный Том сознался мне, что слышал возглас Марты Хедли, когда я сидел у нее в кабинете, а он дожидался своей очереди. «Билли, Билли, ты ни в чем не виноват!» —воскликнула миссис Хедли — так громко, что Аткинс услышал ее даже через закрытую дверь. (Я рассказал тогда Марте Хедли о своих влюбленностях в мужчин и парней, включая угасающее увлечение Ричардом и гораздо более разрушительную одержимость Киттреджем.)

Оказалось, бедный Том вообразил, будто у меня с миссис Хедли роман! «Я правда подумал, что ты только что кончил у нее в кабинете или вроде того, а она уговаривает тебя, что ты не виноват».

«Ну ты и кретин!» — сказал я ему тогда; теперь мне стало стыдно за себя.

Я спросил Сью Аткинс, как чувствует себя Том, — я хотел узнать о тех оппортунистических инфекциях, в которых уже кое-что понимал, и о том, какие лекарства он принимает. Она сказала, что от «Бактрима» у него появилась сыпь, и я понял, что бедного Тома пытались лечить от пневмонии. Поскольку Том лежал дома, об ИВЛ речи не шло, а значит, дыхание у него будет шумным и трудным — это я тоже уже знал.

Сью Аткинс сказала что-то о том, как Тому тяжело есть.

— Ему трудно глотать, — сказала она.

(Одно это короткое предложение заставило ее подавить кашель, или, может, приступ тошноты; внезапно мне показалось, что ей не хватает воздуха.)

— Это из-за грибка он не может есть? — спросил я.

— Да, у него кандидозный эзофагит, — сказала миссис Аткинс, и этот термин тоже был мне до боли знаком. — И еще недавно ему поставили катетер Хикмана, — сообщила Сью.

— Насколько недавно? — спросил я.

— Только в прошлом месяце, — сказала она. Значит, теперь его кормили через катетер — то есть сам он уже не мог нормально есть. (В случае с Candida трудности с глотанием обычно разрешал флуконазол или амфотецирин-В — если только грибок не приобрел к ним сопротивляемость.)

«Если тебя переводят на внутривенное кормление, это означает, что ты умираешь с голоду, Билл», — сказал мне Ларри.

Мальчик, Питер, не шел у меня из головы; на рождественской фотографии он напомнил мне Тома Аткинса, которого я когда-то знал. Мне пришло в голову, что и Питер может быть из тех, кого бедный Том когда-то назвал «такими, как мы». Я задумался, заметил ли Аткинс, что его сын «такой, как мы». «Не все здесь понимают таких, как мы», — сказал он много лет назад, а я еще подумал, не подкатывает ли ко мне Аткинс (это оказался первый подкат от кого-то вроде меня).

— Билл! — резко сказала в трубке Сью Аткинс. Я понял, что плачу.

— Извините, — сказал я.

— Не смейте плакать, пока будете у нас, — сказала миссис Аткинс. — В этой семье уже все глаза выплакали.

— Не давай мне плакать, — сказал я Элейн в ту субботу, незадолго до Рождества 1981 года. Все ехали за подарками в обратную сторону, в Нью-Йорк. В ту декабрьскую субботу в поезде на Шорт-Хиллс, Нью-Джерси, не было почти ни души.

— И как я должна это сделать, Билли? Ружья у меня нет, я не могу тебя пристрелить, — сказала Элейн.

Слово «ружье» вызвало у меня смутную тревогу. Эльмира, сиделка, которую мы с Ричардом наняли для дедушки Гарри, непрестанно жаловалась Ричарду насчет «ружья». Речь шла о карабине Моссберга калибра .30-30, рычажного действия — из такой же короткоствольной винтовки застрелился Нильс. (Уже не помню точно, но, кажется, у Нильса был «Винчестер» или «Саваж», не рычажного действия; но помню, что калибр у него был тоже .30-30.)

Эльмира жаловалась, что дедушка Гарри «постоянно начищает» чертову винтовку; очевидно, он протирал ее платьями бабушки Виктории, по крайней мере, ружейная смазка обнаружилась на многих ее вещах. Необходимость то и дело отдавать их в химчистку расстраивала Эльмиру. «Он обещал мне, что не будет охотиться, какая уж охота на лыжах в его возрасте, — но он начищает и начищает эту проклятую винтовку!» — сказала она Ричарду.

Ричард спросил самого дедушку Гарри. «Что толку держать ружье, если не следишь, чтобы оно было вычищено как надо», — сказал Гарри.

«Но, может, когда ты его чистишь, лучше тебе надевать свою одежду, Гарри, — сказал Ричард. — Ну то есть джинсы, старую рубашку… Что-нибудь, что Эльмире не надо было бы отдавать в химчистку».

Гарри не ответил — по крайней мере Ричарду. Но Эльмире он велел не волноваться. «Если я застрелюсь, Эльмира, обещаю, что тебе не придется за мной убирать».