В одном лице

Сонни уже позвал тренера; тот явился в резиновых перчатках и принес полотенца, смоченные спиртом. Через несколько минут я увидел, как Сонни стоит под душем в раздевалке — прямо в форме, не сняв даже обуви. Я вытащил все вещи из своего шкафчика и только потом пошел в душ. Я хотел дать Сонни время помыться и выйти, прежде чем приближаться к душевой. Наверняка Сонни не сказал тренеру, что у «писателя» пошла носом кровь; скорее всего, Сонни сказал, что кровь пошла у «гея». В то время я и сам сказал бы именно так.

Артур увидел меня, когда я уже выходил из раздевалки; я принял душ, оделся и предосторожности ради сунул в ноздри ватные шарики — не было видно ни капли крови, но в руке у меня был зеленый мусорный пакет, а в пакете — все содержимое моего шкафчика. Пакет я взял у служащего в комнате со снаряжением; то-то он обрадовался, что я ухожу!

— Ты в порядке, Билли? — спросил Артур. Этот вопрос мне предстояло часто слышать следующие четырнадцать-пятнадцать лет.

— Знаешь, Артур, я, пожалуй, отзову свою заявку на пожизненное членство — если ты не возражаешь, — сказал я. — Все-таки клубный дресс-код не для писателей. Я же не надеваю пиджак и галстук, когда сажусь писать. А здесь я должен приходить в пиджаке и при галстуке, просто чтобы попасть внутрь — и тут же их снять перед тренировкой.

— Прекрасно тебя понимаю, Билли. Надеюсь, у тебя все будет хорошо, — сказал Артур.

— Не могу я посещать клуб с таким строгим дресс-кодом. Для писателя это никуда не годится, — сказал я.

Некоторые другие борцы начали возвращаться в раздевалку после тренировки — среди них Эд, и Вулфи, и Джим, мои бывшие партнеры по борьбе. Все видели зеленый пакет у меня в руке; мне не пришлось объявлять, что это была моя последняя тренировка.

В районе Централ-Парк-Саут как-то не принято бродить с мусорными мешками в руках. Так что я вышел из Нью-Йоркского спортивного клуба через заднюю дверь, на Западную Пятьдесят восьмую улицу, где разгружают продукты для отелей. Мой мешок отправился в первый же мусорный бак — а с ним и моя жизнь начинающего борца на заре эпидемии СПИДа.

Вскоре после того кровотечения, которым бесславно завершилась моя борцовская карьера, мы с Ларри ужинали в центре города, и он рассказал, что слышал, будто бы у пассивов больше шансов заболеть, чем у активов. Я знал и активов, которые заразились, но заболевших пассивов и правда было больше. Никогда не понимал, как Ларри удавалось «слышать» обо всем на свете, но в основном услышанное им соответствовало истине.

— При минете риск не особенно высокий — просто к твоему сведению, Билл.

Ларри был первым, кто мне об этом сообщил. Конечно, он знал (или предполагал), что количество партнеров тоже имеет значение. Забавно, что я не услышал от Ларри ничего о презервативах.

После смерти Рассела Ларри с головой ушел в заботу о всех своих заболевших знакомых; мне же, в отличие от него, не хватало самообладания, чтобы посещать больных СПИДом в больнице Святого Винсента и в хосписах. Я чувствовал, что пытаюсь отгородиться от происходящего, и осознавал, что меня самого стали сторониться — и не только бывшие соратники по клубу.

Рейчел сбежала сразу же. «Наверное, побоялась подхватить заразу от твоей прозы, Билли», — сказала Элейн.

Мы с Элейн поговаривали о том, чтобы переехать в другой город, но вот беда: стоит хоть немного пожить в Нью-Йорке — и уже не представляешь, как можно жить где-то еще.

По мере того как все больше наших друзей заболевали, мы с Элейн принялись воображать у себя разные оппортунистические инфекции, сопутствующие СПИДу. У Элейн началась ночная потливость. Я просыпался ночью и представлял, как белые язвочки Candida наползают на мои зубы. (Я признался Элейн, что часто просыпаюсь по ночам и разглядываю свои десны — с фонариком!) При себорейном дерматите жирные хлопья появлялись на бровях, на коже головы, на крыльях носа. На губах расцветал герпес; язвы просто не заживали. А еще встречались высыпания контагиозного моллюска, похожие на оспу, — они покрывали лицо целиком.

Волосы, слипшиеся от пота и примятые подушкой, приобретают специфический запах. Но мало того, что они выглядят почти прозрачными и неприятно пахнут. Вдобавок от непрекращающейся лихорадки и непрестанного потоотделения соль высыхает и затвердевает на лбу; слизистые забиваются спорами грибка. И тогда появляется новый запах — дрожжевой, кисловатый и в то же время фруктовый — так пахнет творог, или плесень, или мокрые собачьи уши.

Я не боялся умереть; я боялся вечно мучиться виной за то, что не умираю. Я не мог смириться с тем, что у меня есть шанс избежать смерти от СПИДа просто потому, что доктор, которому я не нравился, велел мне пользоваться презервативами, или потому, что мне повезло оказаться активом. Я не стыдился своей половой жизни; я стыдился того, что не хочу поддерживать умирающих.

— У меня это плохо получается. В отличие от тебя, — сказал я Ларри; он-то и правда умел гораздо больше, чем просто подержать за руку и сказать пару ободряющих слов.