В одном лице

Тут я заметил, что дедушка Гарри исчез — хоть и не в том смысле, в котором употребил это слово дядя Боб.

— Будем надеяться, Билл, что он не переодеваться пошел, — прошептал мне на ухо Нильс Боркман.

Только теперь я заметил мистера Поджо, бакалейщика — того самого, которому так нравились женские роли дедушки Гарри. Оказалось, что мистер и миссис Поджо тоже пришли отдать дань уважения. Миссис Поджо, вспомнил я, вовсе не была в восторге от вида дедушки Гарри в женских ролях. Это открытие заставило меня оглядеться в поисках исполненных негодования Риптонов — лесопильщика Ральфа Риптона и его ничуть не менее суровой жены. Но если Риптоны и приходили, то уже ушли, не дожидаясь конца «вечеринки», — как уходили и с представлений «Актеров Ферст-Систер».

Я отправился проведать дядю Боба; у его ног скопилось еще несколько пустых бутылок, но теперь ему уже не удавалось их нащупать.

Я решил ему помочь и пинками загнал бутылки под диван.

— Ты ведь не собираешься садиться за руль, правда, дядя Боб? — спросил я.

— Именно поэтому я уже сунул ключи от машины тебе в карман пиджака, — сказал дядя.

Но, обшарив карманы, я нашел только мячик для сквоша.

— Дядя Боб, это не ключи от машины, — сказал я, показывая ему мячик.

— Ну, кому-то в карман я их точно засунул, — сказал Ракетка.

— А от твоего выпуска есть новости? — неожиданно спросил я; он достаточно пьян, подумал я, вдруг получится застать его врасплох? — Что новенького слышно от выпуска тридцать пятого года? — спросил я дядю как бы невзначай.

— От Большого Ала никаких вестей, Билли, — поверь мне, я бы тебе сказал, — ответил он.

Меж тем дедушка Гарри уже разгуливал по дому в женском облике; но, по крайней мере, он признавал, что его дочери мертвы, а не опаздывают на вечеринку, как он заявлял раньше. Нильс Боркман следовал за старым другом по пятам, как будто оба они скользили по заснеженному лесу на лыжах и с ружьями за спиной. Боб уронил еще одну пустую бутылку, и я пинком отправил ее под дедушкин диван. Никто не обращал на эти бутылки внимания, по крайней мере с тех пор, как вернулся дедушка Гарри — на этот раз не в роли дедушки Гарри.

— Соболезную твоей утрате, Гарри, — твоей и моей, — сказал дядя Боб дедушке, который теперь был одет в поблекшее пурпурное платье, одно из бабушкиных любимых, насколько я помнил. Серо-голубой парик, по крайней мере, «соответствовал его возрасту», как позднее заметил Ричард Эббот — то есть когда снова заговорил, а это случилось еще нескоро. Нильс Боркман сказал мне, что фальшивая грудь, скорее всего, была позаимствована из костюмерной «Актеров Ферст-Систер», а может быть, дедушка Гарри стащил ее из гримерки Клуба драмы.

Сморщенная и изуродованная артритом рука, подавшая дяде Бобу новую бутылку, явно не принадлежала рыжей официантке. Это оказался Херм Хойт — он был всего на год старше дедушки Гарри, но выглядел куда более потрепанным.

Херму было шестьдесят восемь в 1961 году, когда он тренировал Киттреджа; уже тогда ему было пора на пенсию. Теперь ему было восемьдесят пять, и он пятнадцать лет как отошел от дел.

— Спасибо, Херм, — тихо сказал Ракетка, поднося бутылку к губам. — Билли тут спрашивал про нашего старого друга Ала.

— Как там твой нырок со сбросом, Билли? — спросил тренер Хойт.

— Я так понимаю, вы ничего от нее не слышали, Херм, — ответил я.

— Надеюсь, ты его отрабатывал, — сказал старый тренер.

Я принялся рассказывать Херму Хойту длинную и запутанную историю об одном бегуне, которого встретил в Центральном парке. Он примерно мой ровесник, сказал я тренеру, и по виду его ушей — и по заметному напряжению мышц шеи и плеч во время бега — я догадался, что он занимается борьбой. Когда я заговорил с ним об этом, он решил, что я тоже борец.

«Нет-нет, мне более-менее удается разве что нырок со сбросом, — сказал я. — Я не борец».

Но Артур — так звали борца — меня неправильно понял. Он решил, что я когда-то боролся и теперь просто скромничаю, преуменьшая свои успехи.

При каждой встрече Артур заводил шарманку (ох уж эти борцы) о том, что мне непременно надо продолжать тренировки. «Тебе надо поднабрать еще приемов в дополнение к твоему нырку — еще не поздно!» — сказал он. Артур тренировался в клубе в районе Централ-Парк-Саут — по его словам, там было много парней «нашего возраста», которые все еще занимались борьбой. Артур был уверен, что я найду подходящего партнера в своем весе.

Энергия Артура, не собиравшегося позволить мне «бросить» борьбу просто потому, что мне уже за тридцать и я не соревнуюсь в команде, была неукротима.

«Но я никогда не состоял в борцовской команде!» — попытался объяснить я.

«Слушай, я знаю многих наших ровесников, которые никогда не участвовали в соревнованиях, — сказал Артур. — И все же они продолжают бороться!»

В конце концов, рассказывал я Херму Хойту, уговоры Артура и рассказы об этом его чертовом клубе настолько меня утомили, что я открыл ему правду.

— Что именно ты сказал этому парню, Билли? — спросил тренер Хойт.

— Что я гей — или, если быть точным, бисексуал.

— Господи… — сказал Херм.