В одном лице

— Исчезают, — настороженно повторил я.

— Возьмем твоего одноклассника. Кто бы мог подумать, что Киттредж может исчезнуть? — спросил дядя Боб.

— Ты же не думаешь, что он умер, правда? — спросил я.

— Скорее просто не желает ком-мму-нни-цировать, — проговорил дядя Боб. Слово «коммуницировать» прозвучало так, будто в нем была пара лишних слогов; я понял, что Боб тихо, но очень сильно пьян, хотя поминки только начинались.

В ногах у дяди Боба валялось несколько пустых пивных бутылок; допив (и частично пролив) содержимое очередной бутылки, он уронил ее на пол и ногой ловко задвинул все бутылки, кроме одной, под диван — даже не глядя на них.

Когда-то я гадал, не отправился ли Киттредж во Вьетнам; было в нем эдакое показное бесстрашие. Я знал, что двое других борцов из Фейворит-Ривер погибли на этой войне. (Помните Уилока? Я сам едва его помню — удалого Антонио, друга Себастьяна в «Двенадцатой ночи». А Мэддена, тяжеловеса, полного жалости к себе, исполнителя роли Мальволио? Мэдден считал себя «вечной жертвой»; вот и все, что я о нем помню.)

Но, видимо, дядя Боб, как бы ни был пьян, прочитал мои мысли, потому что внезапно сказал:

— Уж Киттредж-то как-нибудь отмазался от призыва.

— Наверняка, — только и ответил я.

— Без обид, Билли, — прибавил Ракетка, принимая следующее пиво от проходящей официантки — по виду ровесницы моей мамы или Мюриэл, с крашенными в рыжий волосами. Она выглядела смутно знакомой; может, она работала с дядей Бобом в отделе по делам выпускников или же (много лет назад) вместе с ним занималась приемом учеников.

— Папахен набрался еще до того, как приехал, — сказала Джерри нам с Элейн, пока мы вместе стояли в очереди к буфету. Я уже знал нынешнюю подружку Джерри; она иногда выступала в стендап-шоу в одном клубе в Гринвич-Виллидж. Она произносила свои монологи с каменным лицом и носила исключительно черные мужские костюмы или смокинг со свободной белой рубашкой.

— Никакого лифчика, — заметила как-то Элейн. — Но рубашка ей велика, и ткань непрозрачная. Она просто не хочет, чтобы кто-нибудь знал, что у нее есть грудь — и как она выглядит.

— Вот оно что.

— Соболезную насчет твоей мамы, Билли, — сказала Джерри. — Конечно, с головой у нее было не все в порядке, но мама есть мама.

— И я насчет твоей, — сказал я Джерри. Стендап-комикесса издала лошадиное фырканье. «Что-то морда кирпичом ей в этот раз не очень удалась», — сказала потом Элейн.

— Надо бы кому-нибудь забрать у папахена ключи от машины, — сказала Джерри.

Я то и дело поглядывал в сторону дедушки Гарри. Я боялся, что он ускользнет с вечеринки и вернется уже в виде реинкарнации бабушки Виктории. Нильс Боркман тоже посматривал на своего старого партнера. (Если миссис Боркман и была здесь, я или не видел ее, или не узнал.)

— Я приглядываю за спиной твоего дедушки, Билл, — сказал мне Нильс. — Если его чудачества выйдут из-под контроля, я сделаю тебе срочный вызов!

— Какие чудачества? — спросил я.

Но как раз в этот момент дедушка Гарри неожиданно заговорил:

— Ох уж эти девчонки, вечно они опаздывают. Уж не знаю, где их носит. Давайте, ешьте, не стесняйтесь. Еды полно. Девчонкам найдется что поесть, когда они наконец явятся.

Гости притихли.

— Я уже сказал ему, что его девочки не придут на вечеринку, Билл. Понимаешь, он знает, что они мертвы, — но он просто сплющенная забывчивость, — сказал мне Нильс.

— Воплощенная забывчивость, — сказал я старому норвежцу; Нильс был на два года старше дедушки Гарри, но, похоже, по части памяти — и не только — на него было больше надежды.

Я спросил Марту Хедли, не заговорил ли еще Ричард. Нет, сообщила Марта, молчит с тех пор, как узнал о катастрофе. При встрече мы с Ричардом крепко обнялись, но так и не сказали друг другу ни слова.

Мистер Хедли — как обычно — ушел глубоко в свои мысли. Я не мог припомнить, когда в последний раз он говорил о чем-нибудь другом, кроме войны во Вьетнаме. Мистер Хедли прилежно вел список всех новобранцев из Фейворит-Ривер, погибших во Вьетнаме. Я уже заметил, что он поджидает меня в конце шведского стола.

— Приготовься, — шепотом предупредила Элейн. — Грядет очередной некролог.

Никакого вступления не последовало — мистер Хедли в них не нуждался. Он был учителем истории; он просто констатировал факты.

— Помнишь Мерривезера? — спросил меня мистер Хедли.

«Как?! Мерривезер?!» — подумал я. Да, я его помнил; когда я оканчивал академию, он еще не перешел в выпускной класс. Он был менеджером борцовской команды — раздавал борцам апельсины, подбирал с пола окровавленные полотенца.

— Мерривезер?! Во Вьетнаме?! Да быть не может! — вырвалось у меня.

— Да, Билли, боюсь что так, — мрачно сказал мистер Хедли. — И Тробридж — ты был знаком с Тробриджем?

— Как?! Тробридж?! — воскликнул я; в это невозможно было поверить! Последний раз я видел Тробриджа в пижаме и с зубной щеткой! Новость о том, что Тробридж погиб во Вьетнаме, ужасно меня расстроила.

— Да, Билли, боюсь, что так — и Тробридж тоже, — важно произнес мистер Хедли. — Да, увы, и юный Тробридж тоже.