В одном лице

На день рождения Ларри я пришел вместе с Элейн. Ларри и Элейн всегда нравились друг другу; честно говоря, до моего третьего романа, о котором Ларри отозвался столь благосклонно, у меня было ощущение, что он ценит книги Элейн выше моих. Меня это устраивало; я даже был с этим согласен, хотя Элейн работала с черепашьей скоростью. Она выпустила только один роман и один маленький сборник рассказов, но при этом непрерывно что-то писала.

Я неспроста упомянул о том, как холодно было тем вечером в Нью-Йорке: именно поэтому Элейн решила остаться у меня на ночь. Она жила в центре, на Спринг-Стрит — снимала чердак у знакомого, какого-то придурковатого художника, и зимой там все промерзало насквозь. А если уж на Манхэттене было холодно, представляете, какой мороз стоял той ночью в Вермонте.

Я уже умывался перед тем, как лечь в постель, и тут зазвонил телефон; как я и ожидал, вечеринка закончилась рано, но для звонков время было позднее, даже для субботы.

— Возьми трубку, а? — крикнул я Элейн.

— А если это Рейчел? — крикнула она в ответ.

— Рейчел тебя знает — она знает, что мы ничем таким не занимаемся! — крикнул я из ванной.

— Ну, если это Рейчел, выйдет неловко, помяни мое слово, — ответила Элейн и подняла трубку. — Алло, это Элейн, старая подруга Билли, — услышал я ее голос. — Мы не занимаемся сексом; просто ночь слишком холодная, чтобы сидеть одной в центре города, — объяснила Элейн.

Когда я дочистил зубы и вышел из ванной, Элейн молчала. То ли звонивший повесил трубку, то ли говорил без передышки — то ли это все-таки оказалась Рейчел и не надо было просить Элейн взять трубку, подумал я.

Потом я увидел Элейн в кровати; она нашла у меня чистую футболку, натянула ее вместо пижамы и уже залезла под одеяло; трубку она плотно прижимала к уху, по ее лицу текли слезы.

— Да, мам, я ему скажу, — сказала Элейн.

Я не мог представить, при каких обстоятельствах миссис Хедли стала бы мне звонить; вряд ли у нее вообще был мой номер. Может, потому, что этот вечер был важной вехой в жизни Ларри, я сразу подумал и про другие возможные вехи в собственной жизни.

Кто же умер? Я мысленно пробежался по списку вероятных подозреваемых. Точно не бабушка Виктория; она умерла уже давно. Она «ускользнула», не дожив до восьмидесяти, услышал я как-то от дедушки Гарри — как будто он ей завидовал. Может, теперь умер и дед — Гарри было восемьдесят четыре. Дедушка Гарри любил проводить вечера в своем доме на Ривер-стрит, чаще всего в нарядах покойной жены.

Гарри еще не «ускользнул» в старческую деменцию, которая (уже скоро) вынудит нас с Ричардом поместить старого лесоруба в дом престарелых, построенный им для города. Как я уже рассказывал, прочие обитатели Заведения (как зловеще называли его старики Ферст-Систер) жаловались, что дедушка Гарри «удивляет» их переодеваниями. Хотя чему там было удивляться, если он проделывал это регулярно? Тем не менее мы с Ричардом немедленно вернули дедушку Гарри обратно в дом на Ривер-стрит и наняли сиделку для круглосуточного дежурства. (Все это — и не только это — ждало меня в не столь уж отдаленном будущем.)

О нет, подумал я, когда Элейн повесила трубку. Только бы не дедушка Гарри!

Напрасно я воображал, будто Элейн читает мои мысли.

— Билли, твоя мама… твоя мама и Мюриэл погибли в аварии — с мисс Фрост ничего не случилось, — поспешно сказала Элейн.

— С мисс Фрост ничего не случилось, — повторил я и подумал про себя: как вышло, что я так и не связался с ней за все эти годы? Даже не попытался! Почему я не стал ее разыскивать? Сейчас ей должен быть шестьдесят один год. Я с изумлением осознал, что не видел мисс Фрост, не слышал о ней ни слова уже семнадцать лет. Я даже ни разу не спросил Херма Хойта, не получал ли тот от нее вестей.

Тем морозным вечером в Нью-Йорке, в феврале 1978 года, мне было почти тридцать шесть, и я уже успел понять, что из-за моей бисексуальности женщины всегда будут считать меня ненадежным, но и геи тоже никогда не будут мне полностью доверять — по той же самой причине.

Что бы подумала обо мне мисс Фрост, спросил я себя; и я имел в виду вовсе не свои книги. Что бы она сказала о моих отношениях с мужчинами и женщинами? «Оберегал» ли я кого-нибудь? Для кого я действительно что-то значил? Как так получилось, что мне почти сорок лет, но я никого не люблю так искренне, как люблю Элейн? Как мог я не оправдать ожиданий, которые наверняка возлагала на меня мисс Фрост? Она оберегала меня, но для чего? Неужели она просто отсрочила мои случайные связи? Но если геи чаще — и сознательнее — практиковали случайные связи, чем гетеросексуалы, то бисексуалов зачастую обвиняли в том, что они неразборчивее всех остальных!

Если бы мисс Фрост увидела меня сейчас, кто пришел бы ей на ум? (Если бы она судила не по выбору партнеров, а по общему их числу, не говоря уж о том, какими легкомысленными были мои связи.)

— Киттредж, — ответил я себе вслух. Вот как далеко я забрел — только бы не думать о матери! У меня умерла мама, но я не мог или не позволял себе о ней думать.