В одном лице

Что касается прозвища «месье Пастель» — я так и не понял, откуда оно взялось. Передо мной предстал небритый, неопрятный мужчина, одетый во все черное. Он был из тех менеджеров, что пытаются изображать людей искусства; на нем был черный костюм для спортивной ходьбы с пятнами от пота, черная футболка и черные кроссовки. Месье Пастель выглядел очень подтянутым; я как раз недавно начал бегать и сразу понял, что он бегает побольше моего. Он не играл в гольф — для него это было недостаточно активное времяпрепровождение.

— Вероятно, мистер Эббот хочет высказать нам свои соображения, — сказал мистер Шарпи, вертя в пальцах свой маркер.

— Я скажу вам, когда буду готов всерьез рассмотреть идею долга перед страной, — начал я. — Когда местные законы, законы штатов и федеральные законы, по которым гомосексуальный акт между взрослыми людьми по взаимному согласию считается преступлением, будут упразднены; когда допотопные постановления в отношении гомосексуальности будут пересмотрены; когда психиатры перестанут считать меня и моих друзей ненормальными, неполноценными с точки зрения медицины уродами, нуждающимися в «реабилитации»; когда СМИ перестанут называть нас педиками, гомиками, хлюпиками, совратителями детей и извращенцами! Мне самому хотелось бы когда-нибудь завести детей, — сказал я, сделав паузу, чтобы взглянуть на Элис, но она сидела потупившись, подняв руку ко лбу и прикрыв глаза. На ней были джинсы и голубая мужская рубашка с закатанными рукавами — ее обычная одежда. Волоски на ее руках вспыхивали в лучах солнца.

— Короче говоря, — продолжил я, — я буду готов всерьез рассмотреть идею долга перед страной, когда моя страна продемонстрирует, что ей хоть самую малость не насрать на меня!

(Я отрепетировал эту речь, бегая вдоль пляжа — от пирса Санта-Моники до того места, где бульвар Чаутоква упирается в Пасифик-Кост-хайвей, и обратно, — но я не ожидал, что мохнатая мать моих гипотетических детей и управляющий студией, уверенный, что мой рассказчик должен притворяться гомосексуалом, окажутся в сговоре.)

— Знаете, что мне больше всего нравится? — снова заговорил мистер Шарпи. — Мне нравится та закадровая реплика насчет детства. Как там она звучит, Элис? — спросил ее этот трусливый засранец. Тогда-то я и понял, что они трахаются; это было ясно по тому, как он к ней обратился. И раз «закадровая реплика» уже существовала, значит, кто-то все-таки писал сценарий.

Элис тоже поняла, что ее раскусили. Все еще прикрывая рукой глаза, она покорно произнесла:

— «Заветные места нашего детства с годами теряют былое очарование».

— Да, именно! — воскликнул управляющий студией. — Просто восторг! Я думаю, наш фильм должен начинаться и заканчиваться этой фразой! Она стоит того, чтобы ее повторить, правда? — спросил он меня, но ответа дожидаться не стал. — Именно такое настроение нам и нужно, правда, Элис? — спросил он.

— Ты знаешь, как мне нравится эта фраза, Билл, — сказала Элис, не глядя на меня. Наверное, это трусы у него в пастельных тонах, подумал я, — или, может, простыни.

Я не мог просто встать и уйти. Я не знал, как добраться из Беверли-Хиллз обратно в Санта-Монику; водителем в нашей несостоявшейся семье была Элис.

— Дорогой мой Билл, взгляни на это с другой стороны, — сказал мне Ларри, когда я вернулся обратно в Нью-Йорк осенью шестьдесят девятого года. — Если бы ты завел детей с этой коварной обезьяной, твои дети родились бы с волосатыми подмышками. От женщины, которая хочет ребенка, можно ожидать чего угодно!

Но я и сам хотел завести детей с кем-нибудь — или даже с кем угодно — не меньше, чем Элис. Со временем я откажусь от этой мысли, но перестать хотеть куда труднее.

— Как думаешь, Уильям, я была бы хорошей матерью? — спросила однажды мисс Фрост.

— Вы?! Я думаю, из вас получится обалденная мать! — сказал я.

— Я сказала «была бы», Уильям, а не «буду». Мне уже никогда не стать матерью, — сказала мисс Фрост.

— Мне кажется, вы были бы потрясной матерью, — сказал я.

Тогда я не понимал, почему мисс Фрост так настаивает на «была бы» вместо «буду», но теперь понимаю. Она отказалась от мысли завести детей, но перестать хотеть не могла.