В одном лице

Из-за всей этой истории с Элис и ее блядским кинобизнесом я торчал в Лос-Анджелесе, когда полиция провела рейд в Стоунволл-инн, гей-баре в Гринвич-Виллидж, — это был июнь 1969 года. Я пропустил Стоунволлские бунты! Да, я в курсе, что первыми сопротивление оказали сутенеры и трансвеститы, но протестный митинг на Шеридан-сквер, собравшийся в результате в ночь после рейда, стал началом чего-то большего. Я был не в восторге от того, что застрял в Санта-Монике, бегая по пляжу и полагаясь на то, что передавал мне Ларри о происходящем в Нью-Йорке. Ларри, разумеется, ни разу не ходил со мной в Стоунволл — еще чего! — и очень сомневаюсь, что он был среди посетителей бара в ту июньскую ночь, когда геи подняли бунт во время знаменитой ныне облавы. Но если послушать Ларри, так можно было подумать, будто он первым из геев вышел на съем на Гринвич-авеню и Кристофер-стрит и был завсегдатаем Стоунволла — и что его едва ли не бросили за решетку вместе с лягающимися и отбивающимися трансвеститами, хотя на самом деле Ларри (как я узнал позже) то ли заседал со своими меценатами в Хэмптонс, то ли трахался на Файер-Айленд с юным Расселом, брокером с Уолл-стрит и посредственным поэтом.

И только когда я вернулся в Нью-Йорк, моя милая подруга Элейн призналась, что Элис пыталась к ней подкатить в тот единственный раз, когда Элейн приезжала к нам в Санта-Монику.

— Почему ты мне не сказала?! — спросил я Элейн.

— Билли, Билли, — начала Элейн, как всегда начинала свои увещевания ее мать. — Разве ты не знаешь, что самые ненадежные любовники всегда стараются опорочить твоих друзей?

Конечно, я знал, или, по крайней мере, мне следовало бы знать. Я понял это после знакомства с Ларри — не говоря уж о Томе Аткинсе.

Кстати, как раз в то время я снова получил рождественскую открытку от бедного Тома. Теперь на фотографии семейства Аткинсов появилась собака (лабрадор-ретривер); я еще подумал, что дети Тома пока маловаты для школы, но после разрыва с Элис я стал обращать меньше внимания на детей. К открытке прилагалась записка; сначала я подумал, что это обычная рождественская чепуха, и отложил было в сторону, но потом все-таки прочитал.

Это оказалась попытка написать отзыв на мой первый роман — отзыв, как выяснилось, крайне благожелательный (хоть и неуклюжий). Все рецензии бедного Тома на мои романы, как выяснится потом, будут заканчиваться одним и тем же вопиющим заявлением: «Билл, это лучше, чем „Госпожа Бовари“, — знаю, ты не поверишь, но так оно и есть!» Разумеется, я понимал, что в глазах Аткинса что угодно будет лучше «Госпожи Бовари».

Лоуренс Аптон отпраздновал свое шестидесятилетие в Нью-Йорке, морозным субботним вечером в феврале 1978 года. Мы уже не были любовниками — и даже партнерами для дружеского секса, — но оставались близкими друзьями. Мой третий роман готовился к печати — он должен был выйти примерно к моему дню рождения, в марте того же года, — и Ларри уже успел прочесть гранки. Он объявил, что это лучшая моя книга; такая недвусмысленная похвала меня даже напугала, поскольку обычно у Ларри всегда был наготове едкий комментарий.

Когда я познакомился с ним в Вене, ему было сорок пять; уже пятнадцать лет я слушал его критические замечания, в том числе и ядовитые отзывы обо мне и моей прозе.

И вот теперь, на пышном приеме в честь его шестидесятилетия — проходившем в особняке Рассела, его юного поклонника с Уолл-стрит, — Ларри поднял за меня тост. В следующем месяце мне должно было исполниться тридцать шесть; тост Ларри в честь меня и моего романа — тем более в присутствии его старых и напыщенных друзей — застал меня врасплох.

— Я хочу поблагодарить большинство из вас за то, что чувствую себя моложе своего возраста, начиная с тебя, дорогой Билл, — заговорил Ларри. (Ну ладно, совсем никого не задеть он не мог — в этот раз досталось Расселу.)

Было ясно, что надолго вечеринка не затянется, гости-то были сплошь старые пердуны, но я не ожидал настолько сердечной атмосферы. В то время я жил один; у меня было несколько любовников в городе — в основном мои ровесники, — и мне очень нравилась юная романистка, читавшая курс писательского мастерства в Колумбийском университете. Рейчел была всего на несколько лет младше меня, ей было слегка за тридцать. Она уже опубликовала два романа и работала над сборником рассказов; по ее приглашению я посетил одно из ее занятий, посвященное моему роману. Мы спали друг с другом уже пару месяцев, но не заговаривали о том, чтобы съехаться. Рейчел жила в Верхнем Вест-Сайде, а я обосновался в достаточно уютной квартирке на углу Третьей авеню и Восточной 64-й. Нас вполне устраивало, что между нами пролегал Центральный парк. Рейчел только что сбежала из долгих душных отношений с мужчиной, которого называла «серийным женатиком», а у меня были приятели для дружеского секса.