В лесу

Лто было удушливое, горячее, сухое; въ город мн стало нестерпимо отъ зноя; и вотъ я надумалъ переселиться въ ближайшее село, какъ на дачу. Мсто для этой цли я выбралъ отличное; окруженное сосновымъ боромъ, оно омывалось поблизости ркой и занимало возвышенность праваго ея берега. Поиски и наемъ квартиры обошлись безъ обычныхъ непріятностей. Я нашелъ себ комнату почти у перваго попавшагося мн на глаза крестьянина, причемъ дло обошлось безъ всякихъ недоразумній, какъ я боялся; мужикъ не заломилъ съ меня за квартиру невозможную цну, не посмотрлъ на меня, какъ на барина, съ котораго обыкновенно полагается содрать какъ можно больше, не сказалъ даже лишняго слова, какъ человкъ практичный и умлый. Эту выдающуюся черту сибирскаго мужика я и раньше зналъ, теперь же только собственнымъ опытомъ убдился, какъ легко съ нимъ имть дло. Онъ толковый и разумный, съ нимъ чувствуешь себя, какъ съ равнымъ, и не длаешь усилій подладиться подъ его томъ. Свободный и гордый, онъ знаетъ себ цну и такъ же, въ свою очередь, не поддлывается подъ барскій тонъ. Однимъ словомъ, обоюдное пониманіе въ обыденныхъ вещахъ.

Моего хозяина звали Петромъ Иванычемъ Теплыхъ. По-сибирски онъ былъ мужикъ средней зажиточности. Домъ его состоялъ изъ двухъ половинъ — горницы и задней избы. Въ передней половин, гд я поселился, стояло нсколько стульевъ, деревянный диванъ и выбленная колчедановымъ блескомъ печь. На окнахъ зеленли цвты, устланный половиками полъ выглядлъ безукоризненно чистымъ. Хозяйство земледльческое казалось также полнымъ и порядочнымъ. Но семья его состояла изъ пяти душъ подростковъ и жены, благодаря чему онъ держалъ наемнаго работника изъ посельщиковъ. Все это я узналъ тотчасъ, въ тотъ же день, какъ переселился къ Петру Иванычу Теплыхъ, который посвятилъ меня во вс свои дла и намренія, въ особенности денежныя…

Я былъ радъ этому переселенію. Помимо неограниченнаго пользованія деревенскими благами — водой, сосновымъ воздухомъ, лсною прохладой и охотой, я могъ еще свободно заниматься болтовней съ крестьянами, о которыхъ я ничего не зналъ. Кром того, меня уже давно интересовалъ одинъ вопросъ, ршить который можно только посл пристальнаго вниманія къ сибирской жизни. Я спрашивалъ себя: мужику Сибири даны просторъ, здоровье, досугъ, богатая природа — какъ онъ воспользовался этими дарами? Что онъ сдлалъ въ продолженіе тхъ сотенъ лтъ, которыя онъ прожилъ въ относительномъ довольств, среди безграничныхъ степей и дремучихъ лсовъ, подъ небомъ яркимъ и чистымъ, хотя и холоднымъ, вдали отъ волокиты воеводъ, избавленный отъ рабства старой родины? Быть можетъ, онъ обогатилъ свой умъ за это время знаніями и способностями, быть можетъ, онъ развилъ человчность, незнакомую на его старой родин; вообще, что онъ сдлалъ для себя, для людей, для своего ума и сердца, для развитія всхъ своихъ силъ, гибнувшихъ на старой родин отъ крпостнаго ярма, мрака и голода?

Къ сожалнію, отъ моего хозяина трудно было чмъ-нибудь поживиться въ этомъ смысл. Въ первое время я мало обращалъ вниманія на него, я шатался по лсамъ, длалъ экскурсіи на лодк, охотился съ ружьемъ и только по вечерамъ болталъ съ Петромъ Иванычемъ. Но Петръ Иванычъ былъ такой открытый человкъ, что узнать всю его подноготную не представляло ни малйшаго труда. Обративъ на него вниманіе, я почувствовалъ довольно непріятныя чувства къ нему, а вскор онъ уже мн страшно надолъ. Истый сибирякъ, онъ, въ сущности, былъ чрезвычайно скученъ и однообразенъ.

Въ немъ была одна возмутительная черта, приводившая меня уже черезъ недлю въ полнйшее отчаяніе: о чемъ бы мы съ нимъ мы говорили, дло непремнно оканчивалось вопросомъ о деньгахъ. Въ этомъ случа онъ былъ такъ разнообразенъ, что подсовывалъ деньги всюду, гд даже трудно и представить ихъ — казалось, глаза его были занавшены рублевою бумажкой, изъ-за которой онъ уже ничего не видалъ: ни неба, ни земли, ни людей, ни себя.

Сначала онъ жаловался, что ему не съ чего начать какое-нибудь выгодное предпріятіе, потомъ онъ ежедневно сталъ приглашать меня войти съ нимъ въ компанію, обольщая меня выгодами торговли; нсколько разъ онъ просилъ у меня денегъ на проценты, иногда же просто просилъ взаймы.

Въ конц концовъ, мн стала непріятна самая его фигура, рослая и великая, какъ у настоящаго богатыря, — фигура, оканчивающаяся, однако, небольшою головкой, съ черными щетинистыми волосами, маленькіе срые глаза его блестли, какъ пятіалтынные… Честное слово, такъ онъ мн надолъ безконечными разговорами о деньгахъ, что при воспоминаніи о немъ я теряю безпристрастіе.

— Какъ это теб, Петръ Иванычъ, не стыдно не учить ребятъ своихъ?… Отдалъ бы въ училище въ городъ, — сказалъ я однажды, думая такою диверсіей уклониться отъ разговора о рубляхъ.

— Въ училище? Ишь ты какую штуку выдумалъ! Для чего оно нашему брату?

— Какъ для чего? Поучиться. Вы вонъ жили двсти лтъ не могли придумать такой хитрости, какъ школа. Сами-то ничего не понимаете, такъ хоть ребятъ чему-нибудь поучили бы.