В лесу

— Чему поучить-то? Кабы я зналъ, что мой парень въ писаря выйдетъ, ну, тогда такъ, потому писарь страсть сколько загребаетъ. А то ежели такъ-то, безъ толку… да нтъ, ни къ чему оно, училище-то!

Увидавъ, что моя диверсія не принесла мн плодовъ, я угрюмо замолчалъ.

— Училище… чудно! Теперь вотъ у меня не на что хомутъ купить, а я по твоему объ училищ долженъ стараться?… Право, хомута не на что купить. Вотъ ты бы далъ ежели рублика два, а? Перевернусь — отдамъ, сдлай милость, а?

— У меня нтъ сейчасъ, — угрюмо возразилъ я.

— Ну, какъ, чай, нтъ! Сумлеваешься — вотъ отъ чего и не даешь. А ты не сумлевайся, отдамъ! Больно ужь деньги-то мн надобны!

— Да, говорю теб, нтъ! Прошу, оставь этотъ разговоръ.

— Осердился? Ну, я не стану. Чего сердиться-то? Потому я врно говорю — отдамъ!

Петръ Иванычъ равнодушно улыбался, съ неохотой оставляя пріятную для него бесду. На слдующій день онъ опять находилъ случай цыганить у меня; я ему опять отказывалъ — и это каждый день. Мысли его постоянно такъ были заняты пейзажами наживы, что онъ, видимо, нисколько не находилъ страннымъ занимать меня такими разговорами. Разъ я такъ былъ раздраженъ, что выразилъ Петру Иванычу желаніе никогда не вести съ нимъ разговоровъ. Это его сильно обезкуражило, и онъ прямо пересталъ приставать ко мн съ разговорами о милыхъ рублишкахъ, но я видлъ по его лицу, что онъ не понялъ причины моего раздраженія. Нажива — это было его міросозерцаніе и не говорить о немъ онъ не былъ въ состояніи.

Если ему не удавалось прямо поговорить о томъ, отчего у него боллъ животъ, то онъ все-таки находилъ тысячи случаевъ высказать свои мечты. Иногда на него находило меланхолическое настроеніе, и онъ уныло жаловался на судьбу, отнимающую часто у него послдніе гроши.

— Кабы мн только первыя-то копйки раздобыть, а ужь тамъ пошло бы…. Да гд добудешь-то? Съ неба не падетъ копйка-то… Нашему брату только бы начать, а ужь тамъ пойдетъ, какъ по маслу. Да начать-то съ чего, съ какого боку?

Заинтересованный этимъ меланхолическимъ настроеніемъ, я спросилъ у него разъ, что бы онъ сталъ длать, еслибы вдругъ ему дали сотенную бумажку?

— Что длать? Ежели-бы сотельную-то? — повторялъ онъ нсколько минутъ въ волненіи.

— Ну, да, что бы сталъ длать?

Петръ Иванычъ уставилъ на меня свои пятіалтынные и соображалъ, какъ наилучшимъ способомъ употребить деньги.

— Я бы наперво гуртовъ у кыргызъ накупилъ, — сказалъ онъ, наконецъ. — Съ кыргызами у насъ первое дло для началу, ежели кто желаетъ поправиться. Потому этотъ народъ — сволочь, ничего не понимаетъ, и съ ихнимъ братомъ большія выгоды можно получить. Тутъ есть у насъ одинъ купецъ, такъ тотъ, бывало, надлаетъ фальшивой бумаги и скупаетъ на нее барановъ, т.-е. прямо даромъ…

— Да вдь это грабежъ? — перебилъ я.

— Да оно неладно…

— Вдь этотъ купецъ просто грабилъ киргизовъ?

— Да оно, говорю, неладно… да вдь и кыргызъ… чего на него смотрть-то? Сволочь, больше ничего. А притомъ же и вреда ему отъ фальшивой бумаги нтъ, потому онъ получитъ фальшивую бумагу и сбываетъ ее дальше въ степь, къ дальнимъ кыргызамъ, а т ужь настоящіе безбожники, и для нихъ все одно, что фальшивая, что настоящая… А то, конешно, неладно, да и лучше на чистыя денежки-то… Только гд ихъ взять-то, ухватить-то какъ ихъ?

Я вскор замтилъ, что Петръ Иванычъ смутно различалъ нкоторыя вещи, которыя должны быть строго отдляемы. Что касается «кыргызъ», то онъ искренно врилъ, что это — сволочь, ничего не понимающая, и потому у нихъ можно вымнивать барановъ на фальшивыя бумажки. Почти съ такою же простотой онъ относился и къ бродягамъ, недостаточно понимая разницу между убійствомъ волка и бродяги. Несомннно также, что и многіе другіе лсные порядки онъ ошибочно считалъ правильными.

Такъ, онъ однажды искренно жаловался на неудачу сраженія съ горюновцами, происходившаго на театр военныхъ дйствій — на снокос. Снокосъ этотъ былъ спорнымъ между жителями, къ которымъ принадлежалъ Петръ Иванычъ, и сосдними горюновцами. Божеская и человческая правда была на сторон послднихъ, но Петръ Иванычъ и его соотечественники въ патріотическомъ ослпленіи отбивали клочекъ снокоса себ и вели ради него съ заклятыми врагами ожесточенную борьбу каждую весну. Вооруженіе той и другой стороны состояло изъ литовокъ, оглоблей и сырыхъ дубинъ, выдернутыхъ изъ земли въ моментъ боя, но военное счастье клонилось то въ одну, то въ другую сторону. Ныншнею весной побда безспорно осталась за горюновцами, которые на-голову разбили моихъ хозяевъ, принудивъ ихъ къ безпорядочному бгству съ поля сраженія. Именно на это дло Петръ Иванычъ и жаловался, выражая, впрочемъ, увренность, что на будущій годъ горюновцы ребрами поплатятся за свою временную удачу. Петра Иваныча безполезно было уврять въ несправедливости всего этого.