В лесу

Насчетъ справедливости онъ имлъ нсколько твердыхъ мыслей, но, признаться, ихъ было крайне мало, благодаря чему въ большей части жизненныхъ обстоятельствъ онъ руководился довольно рискованными соображеніями. Убить въ овраг бродягу, надуть хитрымъ образомъ чиновника, подкупить землемра при раздл между двумя деревнями, продать себя во время ярмарки на какое-нибудь темное дло — это едва-ли считалось съ его стороны принципіально двусмысленнымъ.

Большую долю вины за этотъ нравственный мракъ должны взять на себя мы, высшіе сибирскіе классы. Оффиціальные представители цивилизаціи, культуры и правды, мы въ продолженіе нсколькихъ вковъ вели себя такъ, какъ въ чуждой намъ стран. Мы не завели въ это время ни одной школы, не научили населеніе ни одной полезной вещи, не подвинули на полвершка его умственный кругозоръ. Мы брали съ деревенскаго жителя дани, проявивъ себя во всхъ случаяхъ продажными, устраивали то и дло засады для него и опутывали его цлою стью лжи, спутывая вс его понятія о справедливости. Единственная наша заслуга — введеніе вншняго порядка, но и тотъ постоянно расползался, какъ плохо, большими штыками сшитое платье.

Тмъ не мене, я не могъ не поражаться с косностью самой природы Петра Иваныча. Было въ немъ что-то такое стихійное, первобытное и роковое, что я часто не могъ выносить его возл себя. Я удивлялся, какъ можетъ человкъ жить однми мыслями о нажив, одними экономическими соображеніями и рублевыми идеалами! Неужели въ его душ никогда не возникаетъ порывовъ, фантазій, увлеченій, не переводимыхъ на деньги? Этотъ здоровый, сильный человкъ, никогда не увлекался и былъ, повидимому, совершенно безучастенъ ко всему на свт, за исключеніемъ ничтожной частички явленій, составлявшихъ всю его растительную жизнь.

Мн иногда хотлось его чмъ-нибудь поразить или взволновать, но это мн ни разу не удавалось; прошибить его можно было только деньгами. Приходя ко мн пить чай или такъ посидть, онъ обыкновенно сейчасъ же принимался развивать планъ какого-нибудь предпріятія, съ котораго можно получить хорошую выгоду.

Съ нимъ длалось какъ-то холодно, тоскливо, пусто. Я по цлымъ часамъ не могъ придумать, что съ нимъ говорить.

здили мы съ нимъ нсколько разъ на ночевую, спали подъ открытымъ небомъ, около пылающаго костра, въ свт котораго трепетали тни сосднихъ березъ, но ни разу онъ не вышелъ изъ себя, всегда одинаково разсудительный и разсчетливый. Однажды мн пришло въ голову спросить его, слышалъ ли онъ когда-нибудь хоть одну сказку. Мы сидли на берегу рки съ удочками, возл насъ горлъ костеръ, вдали виднлся крутой берегъ противоположной стороны, поросшій густымъ кустарникомъ. Вода около насъ казалась багровой; таинственная тишина окружала насъ въ этомъ пустынномъ мст. Казалось, боле подходящаго мста для разсказовъ о темной старин нельзя было и придумать.

— Ишь чего придумалъ! Сказку!… Да я ни одной и не слыхалъ — какъ же я теб разскажу?

— Неужели ни одной не знаешь? — спросилъ я.

— Да на кой песъ знать-то мн эти глупости? — проговорилъ задумчиво онъ.

— И въ дтств никогда не слыхалъ?

— Чорта-ли толку въ сказкахъ-то? Слыхалъ отъ одного расейскаго посельщика, который по зимамъ у насъ живалъ, да забылъ ужь. Бывало, вретъ, вретъ онъ, даже смшно станетъ.

Спрашивалъ я у него, не знаетъ-ли онъ какого-нибудь разсказа про старину, какого-нибудь преданія, даже суеврія, но онъ съ неудовольствіемъ выслушалъ меня и подозрительно насупился.

— Говорятъ же что-нибудь про вашу деревню… Давно она основалась?

— А я почемъ знаю?… Стало быть, съ древнихъ временъ. Ддушка говаривалъ, что какъ теперь есть, такъ и было все допрежь…

— Не слыхалъ-ли какихъ преданій, воспоминаній о вашихъ мстахъ? Вдь остались же какіе-нибудь слды отъ вашихъ ддовъ?

— Да чему остаться-то? Жили и померли, и нту ихъ…

Петръ Иванычъ принялъ положительно недовольный видъ.

— Можетъ, псни какія сложили въ вашей сторон? — приставалъ я.

— Никакихъ псней у насъ не складывали. Двки вонъ поютъ — песъ съ ними! Баловался и я въ т поры, когда меня еще за виски драли; а теперь нтъ ужь, будетъ!

— Ни одной не знаешь?

— Да, можетъ, и знаю, да запамятовалъ.

— А ну, вспомни и спой, — попросилъ я. Но Петръ Иванычъ окончательно обидлся, думая, что я смюсь надъ нимъ.