Удача на «Титанике»

— Каждый день жизнь швыряет нам… хлебные корки. Чем чаще мы тренируемся их ловить, тем выше наша готовность к тому, что… — я начинаю кидать корки крест-накрест, так, что правая рука ловит левую корку, а левая — правую, — корки сменят курс.

Некоторое время я продолжаю так жонглировать, позволяя зрителям разглядеть алгоритм, а затем кидаю взгляд на Винка. Он подбрасывает мне еще корку. Она летит высоко, и мой ананас шатается!

Многие закрывают лица руками. Кто-то задерживает дыхание.

Корка Винка падает мне в руку. И вот так на арене появляется третий игрок. Мои руки движутся сами по себе, натренированные годами практики с любыми подходящими предметами — обувью, свернутыми носками, веточками и, когда дела у Ба шли в гору, даже апельсинами, природными слитками золота.

Траектории корок пересекаются перед моим носом, образуя в воздухе прерывистую восьмерку. Я опускаю их на уровень груди, двигаясь все быстрее и быстрее. Люди начинают хлопать, и аплодисменты нарастают.

Я жонглирую медленнее, подбрасывая корки повыше.

— Конечно, случается, что жизнь подкидывает тебе больше того, что ты ожидаешь.

Я смотрю на Винка, и тот, на этот раз осторожнее, бросает мне вторую корку. Теперь четыре корки кружатся в воздухе. Соленый ветерок разносит над толпой пораженные вздохи.

— И ты понимаешь, что то, чем приходилось жонглировать до сих пор… на самом деле было не так уж плохо.

Эти слова вызывают смех. Толпа увеличилась вдвое с того момента, как я начала жонглировать. Даже несколько матросов бросили свою вахту, чтобы посмотреть. Тише, девочка. Не позволяй толпе отвлечь тебя, иначе собьешь настрой.

— Со временем, — я меняю рисунок, кидая корки не в середину, а наружу, перемещая как по вертикали, так и по горизонтали, — ты понимаешь, что можешь управлять ими. Подчинить корки своей воле.

Я снова меняю рисунок, подкидывая в центр по две корки сразу, так что все четыре крутятся в ритме вальса. Аплодисменты становятся громче, к ним добавляются одобрительные крики и смех. Юная леди на палубе А, сжимающая в руках черного пуделя, от волнения подпрыгивает на месте. Я чуть было не ломаю свой рисунок, когда узнаю девушку, с которой беседовал Джейми, Шарлотту Файн.

Я вырываюсь из плена ее взгляда и снова погружаюсь в игру.

— Иногда прилетает новая корка. Но если ты хорошо подготовился, ты знаешь, что с ней делать.

Винк, следя за моим взглядом, кидает мне яблоко.

Чтобы включить в круг предмет другой формы и веса, требуется все мое внимание. Я игнорирую ахи и охи, сосредоточившись на том, чтобы заставить единственное яблоко кружить в сопровождении хлебных корок. Я кидаю вверх по три предмета разом: две корки по краям и яблоко в центре.

— И, если повезет, твои усилия приносят свои плоды.

Я хватаю яблоко, когда оно пролетает мимо рта, откусываю и возвращаю его в игру. Вверх, вниз, откусить, вернуть, вверх, вниз, откусить, вернуть.

Это становится последней каплей. Люди кричат, свистят и бьют в ладоши.

Если бы Джейми был здесь, мы бы заставили фрукты летать по-настоящему. У него быстрые руки. Он может кинуть мяч сквозь едущий поезд, и тот вылетит с другой стороны.

Ананас начинает раскачиваться, заставляя меня выбрать рисунок попроще. У меня вспотели подмышки, ананасный сок стекает по подбородку. Хватит тебе, цирковая обезьянка. Профессионал должен знать свой предел.

Я кидаю наполовину съеденное яблоко и хлебные корки, одну за другой, назад Винку и Олли. Затем низко кланяюсь, взмахивая рукой и позволяя ананасу упасть, чтобы подхватить его у самого пола. Я кланяюсь во все стороны: людям на надстройке, затем пассажирам третьего класса, перегнувшимся через перила полуюта.

— Если вам понравилось, — выдыхаю я, чтобы ускорить процесс, — мои ассистенты с радостью примут ваши изъявления благодарности. А если нет, в следующий раз прошу закрывать глаза.

Винк и Олли стягивают свои шапочки и снуют среди толпы, ловя монеты, падающие с палуб первого и второго классов, и даже несколько от пассажиров третьего, благослови их Господь.

За моей спиной раздается рык:

— Попался!

Это Ква с мостика, под чьим грозным взглядом аплодисменты тут же начинают стихать. Еще один член экипажа, с лицом злобного хирурга, подходит к нему сзади. Шея у него настолько короткая, что кажется, будто воротник синего мундира поглотил ее. Он скрещивает руки, такие мускулистые, что полностью скрестить их не удается. Солнце отражается от тяжелой связки ключей, болтающейся на его поясе. Это старшина, судя по его самодовольному лицу Старший-на-корабле, и он собирается отволочь меня в каталажку.

13

Рот Ква кривится в гримасе.

— Представления не разрешаются, понятно?

Он говорит с северо-восточным акцентом, который звучит так, словно он камни языком ворочает.

Я сглатываю.

— Прошу прощения, квартирмейстер. Я не в курсе.

Я вытираю сок с подбородка рукавом и украдкой выискиваю в толпе Винка и Олли. Они все еще собирают монеты. Мы не можем сейчас уйти. Важен каждый пенни.