Туннель

Горящие лифты обрушивались с треском один за другим. Из подвалов, вслед за их падением, поднимались облака раскаленной пыли. В вестибюле, в шахте лифтов гремели пушечные выстрелы и трещал огонь. Стены и подпорки с треском обламывались и падали. Всё пространство шахты было наполнено громадным раскаленным столбом воздуха, который со свистом устремился вверх, увлекаемый горящими тюками писем в лифтах. Этот столб пронизал крышу, и оттуда посыпался целый фонтан искр. Здание превратилось в вулкан, выбрасывавший горящие клочки бумаг, которые ракетами поднимались в воздухе и падали на Манхэттен, словно снаряды…

Вокруг пылавшего кратера кружился с безумной смелостью аэроплан, точно хищная птица у своего горящего гнезда: фотографы эдисоновского био снимали для кинематографа с высоты птичьего полета вид здания синдиката, окруженного покрытыми снегом вершинами небоскребов.

Из шахты лифтов огонь проник через двери и на другие этажи.

Оконные стекла лопались со звоном, и осколки их разлетались в разные стороны… Железные оконные рамы коробились от жары и, падая, кружились в воздухе с шумом, напоминавшим жужжание пропеллеров. Жестяная оправа рам и цинк желобов на крышах, расплавившись, падали вниз огненными каплями (за эти остывшие кусочки цинка платили потом большие деньги)…

Келлей вел героическую борьбу. Он выбрасывал сотни тысяч галлонов воды на горящее здание через сто двадцать пожарных рукавов и труб длиной двадцать пять километров. В общем, на этот пожар было вылито двадцать пять миллионов галлонов воды, и городу Нью-Йорку он обошелся в сто тридцать тысяч долларов – на тридцать тысяч долларов больше, чем пожар здания Эквитебль в 1911 году.

Келлей вел борьбу с огнем и холодом одновременно. Вода быстро превращалась в лед. Улица была покрыта ледяной корой толщиной в фут! Лед окружал пылающее здание. Поднявшийся ветер гнал струи воды в разные стороны, и водяные капли ледяными зернами сыпались градом на улицу. Келлей со своими батальонами окружил врага и в течение восьми часов отбивал все его вылазки. Батальоны Келлея, задыхаясь от дыма, покрывались на крышах ледяной корой (при морозе 10 °С). Тут же между ними сновали журналисты и кинематографщики, производившие снимки окоченевшими от холода руками. Они работали тоже до изнеможения…

Здание синдиката было построено из железобетона и поэтому не могло гореть, но оно раскалилось так, что все окна в соседних зданиях потрескались. Внутри здания всё выгорело…

11

Аллан бежал из горевшего здания по крыше дома «Меркантиль Сейф К°», который был на восемь этажей ниже дворца синдиката.

Аллан заметил пожар, когда вышел на крик трех молодых механиков. Когда испуганный Леон вбежал к нему, Аллан уже был в пальто и шляпе. Он вынимал из ящика стола какие-то письма, торопливо рассовывая их по карманам.

– Дом горит, сэр! – задыхаясь, крикнул китаец. – Лифты горят!

Мак бросил ему ключи.

– Открой кассу и не кричи! – сказал он. – Здание это сгореть не может.

Лицо Аллана было желто; он был оглушен новым несчастьем, обрушившимся на него.

«Это конец!» – подумал он.

Он не был суеверен, но после всех перенесенных им ударов судьбы у него невольно являлась мысль, что над туннелем лежит проклятие… Совершенно машинально он начал собирать планы, чертежи, бумаги.

– Маленький ключик с тремя зубками, Леон!.. – обратился он к китайцу. – Только не хнычь, пожалуйста! Не хнычь!.. – повторил он несколько раз, смущенный и растерянный.

Зазвонил телефон. Это был Келлей. Он сказал, что Аллан должен спуститься по восточной стене на крышу соседнего дома. Телефон трещал каждую минуту, и непрерывно раздавался голос: «Спешите, медлить нельзя!» – до тех пор, пока Аллан не снял трубку с аппарата…

Аллан продолжал ходить от стола к столу, от полки к полке, доставал бумаги и планы и бросал их Леону со словами:

– Положи всё это в несгораемую кассу…

Леон почти обезумел от страха, но не смел произнести ни слова, и только губы его шевелились, как будто он молился своему старому богу. Одного взгляда, брошенного на Аллана, было достаточно, чтобы понять, в каком тот находился волнении, и Леон боялся вызвать бурю…

Вдруг в дверь постучали. Удивительно! В дверях появился русский немец – инженер Штром. Он был в коротком пальто, со шляпой в руке; с полным спокойствием и без всякой навязчивости он остановился в дверях, точно имел намерение терпеливо ждать, и сказал:

– Пора уходить, мистер Аллан!

Появление Штрома показалось Аллану загадочным, но размышлять об этом было некогда. Он просто подумал, что, быть может, Штром приехал в Нью-Йорк, чтобы поговорить с ним об уменьшении числа инженеров на станции.

– Идите вперед, Штром! – возразил Аллан ворчливо. – Я иду сейчас.

И он снова принялся рыться в бумагах. Снаружи дым пролетал мимо окон, а снизу доносились к ним сигналы пожарных.

Взглянув снова на дверь через минуту, Аллан увидел Штрома, по-прежнему неподвижно ожидавшего со шляпой в руке.

– Вы всё еще здесь?

– Я жду вас, Аллан! – отвечал бледный Штром скромно, но решительно.