Туннель

В девять – с ударом колокола – открылись тяжелые, точно церковные, двери здания. Толпа вкатилась в роскошный вестибюль, а оттуда пошла к кассам. Армия свежих, вымытых, выспавшихся чиновников уже сидела у своих окошечек. Выплата по купонам производилась с молниеносной быстротой: мелькали руки, отсчитывавшие бумажные деньги, на мраморных плитах звенело серебро. Кто получал расчет, того толпа сама выпирала к выходу…

Но после десяти часов наступила маленькая заминка. Три кассы одновременно закрылись за отсутствием разменных денег. Публика заволновалась, и кассиры других касс осаждались одновременно десятью – двадцатью нетерпеливыми клиентами. Тогда было вывешено объявление, что кассы закроются на пять минут. Публику просят иметь при себе мелкие деньги, чтобы не задерживать платежей. Кассы закрылись…

Положение ожидающих было не из приятных. Толпа, численность которой достигала, по словам газеты, тридцати тысяч человек, продолжала неуклонно протискиваться внутрь здания. Как механическая пила медленно и непрерывно врезывается в ствол дерева, так же безостановочно втискивались всё новые звенья бесконечной цепи, тянувшейся вдоль улицы, в здание синдиката. Вот кому-то удалось поставить ногу на первую ступеньку лестницы у входа. Через минуту, приподнятый толпой, он стоит уже обеими ногами на этой ступеньке. Еще десять минут – и он уже наверху и втискивается в вестибюль. А еще десять минут – и он уже в зале, где кассы. Он стал какой-то механической фигурой, его движения непроизвольны, и тысячи стоящих за ним точно повторяют все его движения с такой же скоростью.

Вследствие заминки у касс колоссальный зал оказался в несколько минут переполненным. Часть стоявших в вестибюле поднялась на верхние этажи здания.

Положение стоявших в очереди у касс становилось всё более неприятным: после десятичасового ожидания на улице теперь на них так нажимали у касс, что им грозила опасность быть снова вышвырнутыми на улицу.

Все они провели бессонную ночь, промерзли, как собаки, потеряли много времени. Их ждали тысячи неприятностей по службе; понятно, что настроение их было отвратительное. Они кричали и свистели, и этот шум через вестибюль вырывался на улицу.

Волнение охватило собравшихся.

– Кассы закрыты!

– У них не хватило денег!

И напиравшая толпа становилась всё более нетерпеливой и настойчивой. Рвали одежду, раздавались крики и проклятия людей, которым нечем было дышать…

У касс давка доходила до того, что люди задыхались. Крики и ругательства становились всё громче. Какой-то шофер вышиб кулаком стекло в окошечке кассы и, весь красный и задыхающийся, кричал:

– Мои деньги! Эй вы, мошенники! У меня здесь триста долларов! О, дайте мне мои деньги, грабители, воры!

Побледневший клерк холодно посмотрел на крикуна:

– Вы знаете, что шеры не оплачивают. Вы можете требовать лишь проценты.

Окошечки вдруг зазвенели и открылись во всех углах, и клерки начали с лихорадочной поспешностью выдавать деньги, но было уже поздно… В задних рядах не знали, что происходило впереди, и крики тех, которые получили деньги и, задыхаясь, не могли выйти, были ложно истолкованы. Толпа ринулась к кассам. Раздался треск сломанных решеток. Клерки, схватив кое-как книги, шкатулки и деньги, бросились бежать. Толпа, ища выхода, надавила на дубовые перегородки и бросилась к дверям. Но оттуда нажимали новые ряды из вестибюля. Эти новые пришельцы нашли только разрушенный и разграбленный банк, перевернутые пюпитры, разбросанные бумаги, разлитые чернила, кучи мелкой разменной монеты, растоптанные долларовые бумажки.

Всё стало ясно для них! Их деньги погибли! Конец! Погибли их сбережения, их надежды – всё!..

Здание синдиката огласилось криками бешенства и отчаяния. Толпа начала разрушать всё, что можно было разрушить. Звенели стекла окон, трещали столы, стулья, и взрывами дикого ликованья встречалось всякое разрушенье…

Дворец синдиката штурмовался. Тридцать тысяч человек – а некоторые насчитывали даже больше – бросились внутрь здания и побежали по лестницам на верхние этажи.

Несколько полицейских, находившихся для порядка во дворце, были бессильны. Более мирные люди искали возможности поскорее выбраться из толпы, другие же старались излить свою ярость на чем попало…

В этот день здание было почти пусто, так как было решено ради экономии сохранить только самые нужные помещения для синдиката, остальные же сдавать внаем. Большинство отделов было уже раньше переведено в «город Мака», а те этажи, которые были сданы в аренду разным фирмам, еще не были заняты ими.

Второй и третий этажи были наполнены тюками писем, счетов, квитанций, планов, которые предположено было перевезти в первых числах января в новое помещение.

Толпа, обезумевшая от ярости, начала выбрасывать эти пачки в окна на улицу и завалила ими лестницы.

Во всех окнах, вплоть до седьмого этажа, появились люди. Три молодых парня – механики – проникли даже на тридцать второй этаж, к Аллану.

– Мак должен отдать нам наши деньги. – Это было у всех навязчивой идеей. – Алло! – кричали они около лифта. – Go on, boy[44], мы хотим к Маку!