Гобби снова сел, и они долго молчали. Ветер дул через комнаты и срывал листья с деревьев.
Над дюнами и морем быстро неслись серые облака, пробуждая в душе чувство безнадежности и вечно нового страдания…
Гобби опять заговорил.
– Так бывает иногда с моей головой, – сказал он. – Понимаешь? Я, конечно, знаю всё, что произошло… Но иногда мои мысли путаются. Мод, бедная Мод! Слыхал ли ты, кстати, что доктор Герц взлетел на воздух со всей своей лабораторией? Взрыв образовал на улице большую яму, и тринадцать человек погибло…
Доктор Герц был химик, работавший над взрывчатыми веществами для туннеля. Аллан получил известие об этом несчастье еще на пароходе.
– Это очень жаль! – прибавил Гобби. – Новое вещество, над которым он производил опыт, должно быть очень хорошим! – Он грубо захохотал. – Жаль!
Аллан постарался перевести разговор на овчарку Гобби, и Гобби некоторое время говорил о ней. Затем он опять вернулся к прежнему разговору.
– Что за милая девушка была Мод! – воскликнул он неожиданно. – Ребенок! И всё же она всегда поступала как самая умнейшая из всех женщин. Последние годы она была не очень довольна тобой…
Аллан задумчиво гладил собаку.
– Я знаю это, Гобби! – сказал он.
– Да, она жаловалась иногда, что ты ее слишком часто оставляешь одну. Я говорил ей: «Видишь ли, Мод, иначе нельзя…» Мы даже поцеловались с нею однажды. Сначала мы играли в теннис, а потом Мод спрашивала меня о всевозможных вещах. Боже мой, как ясно я слышу ее голос в эту минуту! Она сказала мне: «Франк…»
Аллан пристально взглянул на Гобби, но не спросил ничего. Гобби смотрел вдаль, и глаза его блестели…
Через минуту Аллан встал. Гобби проводил его до садовой калитки.
– А что, Гобби, не поедешь ли ты со мной? – спросил Аллан.
– Куда?
– В туннель…
Гобби покраснел, и щеки у него задрожали.
– Нет… нет… – ответил он, и в глазах его появилось испуганное, растерянное выражение.
И Аллан, раскаявшийся в своем предложении, увидал, что Гобби дрожит всем телом…
– Прощай, Гобби, завтра я приду опять…
Гобби стоял у калитки, немного наклонив голову, с печальным взором, и ветер играл его тонкими белыми прядями. Желтые, сухие дубовые листья кружились вокруг его ног.
Когда собака бешено залаяла на Аллана, Гобби засмеялся странным детским смехом, который еще и вечером звучал в ушах Аллана…
Уже в следующие дни Мак снова вступил в переговоры с рабочим союзом. Ему казалось, что теперь можно скорее достигнуть соглашения. И действительно, союз больше не мог настаивать на своем запрете работать в туннеле. С наступлением зимы много фермерских рабочих осталось без дела, и тысячи пришли из западных штатов искать работу. В прошлую зиму союз израсходовал огромные суммы на поддержку безработных, а в эту зиму расходы должны были еще возрасти. С тех пор как прекратились работы в туннеле, уменьшилось производство в угольных копях, рудниках, на железных и машинных заводах, и массы рабочих были выброшены на улицу. Заработная плата поэтому понизилась так, что даже те, кто имел работу, влачили жалкое существование…
Союз устраивал митинги и собрания, и Аллан выступал с речами в Нью-Йорке, Цинциннати, Чикаго, Питтсбурге и Буффало. Он был упорен и неутомим. Его грудной голос звучал, как прежде, и его кулак с силой рассекал воздух в то время, когда он говорил. Теперь, когда его эластичная натура снова выпрямилась, казалось, что вновь ожила в нем его былая мощь. Печать снова повторяла его имя. Дела его поправились. Аллан надеялся в ноябре и самое позднее – в декабре снова начать работы.
Но над синдикатом, совершенно неожиданно для Аллана, разразилась вторая гроза, последствия которой оказались более гибельными, чем октябрьская катастрофа!
Всё гигантское финансовое здание синдиката трещало…
5
С. Вульф с таким же достоинством, как и прежде, разъезжал на своем 50 РS автомобиле по Бродвею. Так же, как и прежде, он являлся ровно в одиннадцать часов в клуб для игры в покер и выпивал обычную чашку кофе. Он хорошо знал: ничто так не возбуждает подозрений в обществе, как перемена в образе жизни, и потому старался до мелочей выдерживать свою роль.
Но он был уже не прежний Вульф. У Вульфа были свои заботы, которые он должен нести один. А это было нелегко. Ему уже недостаточно было поужинать с одной из своих «племянниц» и «богинь», чтобы вернуть себе хорошее настроение. Его истрепанные нервы требовали оргий, эксцессов, цыганской музыки, танцовщиц, чтобы почувствовать некоторое освежение. Ночью, когда он, дрожа от переутомления, лежал на кровати, мозг его пылал. Дошло до того, что он каждый вечер должен был напиваться, чтобы заснуть…