Цицерон. Поцелуй Фортуны

– Власть даёт возможность навязать свою волю другому человеку, другим людям. Человек, облечённый высокой должностью, а значит, властью над народом, обязан ощущать в себе страх, оттого что совершит нехороший поступок. А значит, пусть над ним постоянно висит острый меч!

Помпей упрямо замотал головой.

– Ты забыл, что власть даёт человеку могущество над теми, кто хочет ему помешать. У властителя есть разные способы силой устранить грозящие ему личные опасности!

– Продолжу твою мысль, Гней. Властвовать этот человек будет над теми, кто слишком поспешно готов ему подчиниться. Но сколько есть ещё непокорных!

– Непокорных людей меньшинство, живут они порознь и не желают повиноваться. Остальным всё равно, кому подчиняться. Они похожи на овец, все вместе покорно следуют за пастухом. А для строптивой овцы у пастуха припасена длинная палка.

Неожиданно из глубины сада раздались резкие звуки. Марк поморщился, закрутил головой, пытаясь найти объяснение. Помпей горделиво похвастался:

– Мои павлины. Таких птиц разводил Митридат у себя во дворце. Самка похожа на гуся, у самца есть роскошный хвост и на перьях узоры, похожие на глаза.

– В Афинах я слышал, что павлинов как священных птиц богини Геры специально разводят при храмах, посвящённых ей. А насчет глаз ты прав, Гней, – это глаза великана Аргуса. Про это у греков есть своя легенда.

Помпей рассмеялся:

– У римлян подают павлина к столу на золотом блюде, правда, не в домах простонародья. Но я держу их за красоту и способность охотиться на ядовитых змей, которых они обожают. Ещё они замечательно справляются с обязанностями сторожей; ни один вор ночью не проникнет в мой дом незаметно. Слышишь, какой у них голос!

Воспользовавшись тем, что собеседники отвлеклись, четверо кухонных рабов унесли разорённый стол вместе с остатками еды на блюдах и тут же принесли другой. На этот раз с десертом: сладкое и солёное печенье, фиги и миндаль, фрукты свежие и засахаренные… Распорядитель подал знак заменить бокалы; подали старое хиосское вино. Хозяин и гость поочерёдно провозгласили самый короткий тост, какой знали: «Счастья тебе!» – и вернулись к разговору, волновавшему обоих.

– Я убеждён, что римский народ выбирает для себя не того, кто приятнее в обхождении, а того, кто непреклоннее, – убеждённо заявил Помпей.

– Ни один отдельный гражданин не должен стоять так высоко, чтобы его нельзя было призвать к ответу, – отозвался Марк. – Ничто так не отвечает равенству и свободе, как возможность привлекать к суду любого по закону, и даже самое могущественное лицо. В своих действиях представитель власти непременно отчитывается перед Сенатом и народом. В этом сила свободы и демократии.

Помпей не сдавался. У него было другое представление:

– О какой свободе ты говоришь? Римлянам опасно доверять свободу – им всё равно вручить меч в руки ребёнку или сумасшедшему. У нас от такой свободы мыслить, говорить и поступать происходят гражданские войны.

– Боюсь тебя разочаровать, Гней, но то, что ты называешь свободой, есть распущенность. Как и демократия – многое из того, что кажется свойственным демократии, ослабляет её. Этими понятиями могут пользоваться лишь мыслящие люди.

Помпей пристально вгляделся в лицо Цицерона.

– Кажется, я знаю такого человека.

В итоге они пришли к согласию, что люди честные и порядочные способны осуществлять властные функции только в мирное время. Во время смут и беспорядков нужен человек, способный обуздать потрясения в государстве умением и силой.

– В любом государстве есть бедные и богатые, – признался Помпей. – И законы, действующие в интересах одних, не устроят других. Но с этим живут, так как одни не способны властвовать и умеют только подчиняться, а другие умеют властвовать, но не способны никому подчиняться. Как римлянам не ошибаться, избирая во власть человека, который устроит всех? У тебя есть секрет, Марк, как из трёхсот тысяч свободнорожденных римлян выбрать одного достойного, который всех устроит?

Помпей выжидательно смотрел на Марка.

– Несовершенен сам процесс выбора человека достойнейшего из достойных, – не задумываясь, ответил Марк. – Если ничего не менять, всё останется по-прежнему. Выборы ответственных перед государством лиц – искусство, а не народное гуляние на Марсовом поле. Я сравниваю наш Рим с умело построенным кораблём, надёжно сбитым изнутри, искусно украшенным снаружи. Есть у корабля послушное кормило, крепкие канаты, высокие мачты и великолепный парус – всё, что полезно в плавании и приятно для взора. Но разве кому-то придёт в голову избирать по жребию кормчего из сенаторов, воинов, ремесленников или поэтов? Потому как понимаем, что для управления кораблём нужен осведомлённый в морском деле кормчий; он и во время бури с изодранным парусом, и даже когда снасти сорвёт, приспособит что осталось и доведёт корабль до назначенной гавани.

Цицерон отметил про себя, что Помпею понравилось сравнение, и с воодушевлением продолжил: