Цицерон. Поцелуй Фортуны

Эруций доложил суду, какие собрал о нём сведения в Америи. С его слов, репутация сына убитого оказалась далекой от благочестия: он не принимал участия в религиозных праздниках, вёл скрытный образ жизни, непонятный соседям. Это ли не подтверждает его склонность к низменным действиям!

Обвинитель воздел руки, призывая богов в свидетели:

– Мне рассказывали соседи и родственники преступника, что отец проявлял недовольство поведением сына, что привело к трагедии. Вот почему я прошу, уважаемые судьи, примите справедливое решение о возмездии убийце, и благодарные вам жители Америя вздохнут с облегчением!

Эруций на время замолчал, давая судьям повод осмыслить его заявление. Затем обернулся к скамье свидетелей и показал коротким толстым пальцем на Магна и Капитона.

– Вот родственники преступника, наблюдавшие за его жизнью с детства, – произнёс он с пафосом. – Вы спросите их, уважаемые судьи, враждовал ли сын с родным отцом, и вы услышите: да, враждовал!

Дальше Эруций так же убедительно рассказывал, что сын во всеуслышание грозил отцу убийством, когда однажды тот за неразумное поведение отказал ему в наследстве.

– Прошу опросить их и приобщить к делу показания, какие дали они мне, когда я взялся за это незаурядное дело.

Ведущий заседание Марк Фанний согласно кивнул. Магн, за ним Капитон засвидетельствовали его слова. Эруций суетливо вытирал тряпицей обильный пот, затем продолжил:

– Самому всадить нож в спину родного человека – не могло быть и речи. Достаточно нанять убийцу и совершить преступление не у себя дома, а в Риме, куда отец нередко выезжал, навещая друзей. Заплати – и грязное преступление чужими руками совершено!

Эруций показал на Рустина, добавляя гнев в голос:

– Посмотрите на его руки – они обагрены кровью родного отца! Если убийца, вина которого доказана мной, останется жить среди нас, не приходится сомневаться в том, что римляне разуверятся в существовании законности и порядка. И возмездие богов обрушится на всех нас, на Рим! Я надеюсь, уважаемые судьи, что вы не обманете ожиданий родственников покойного, Магна и Капитона, и моих как обвинителя, и всего римского народа – всех жаждущих от вас приговора, какого он заслуживает.

Приняв важный вид и подобрав рукой край тоги, Эруций отошёл от трибуны. Вдогонку раздались аплодисменты, впрочем, не слишком громкие, непродолжительные. Отдуваясь, он сел на место и с безразличным лицом завёл разговор с соседями, спрашивая о впечатлении от своей речи. Насладившись отзывами, подозвал своего раба и громко произнёс, наверное, чтобы услышали другие:

– Сбегай к моей жене, скажи, что я уже проголодался. Пусть ставит горячее на стол. Здесь вот-вот всё закончится, я не задержусь.

Так и не посмотрев в сторону защитника, широко зевнул и приготовился дремать…

* * *

Цицерон выступал после обвинителя, слово в слово по домашней заготовке речи. Для него обстоятельства дела не составляли загадки: убийство Рустина Старшего задумано ради присвоения его огромного имущества; последовавшие за этим покушения на жизнь сына убитого преследовали ту же цель. Когда это не удалось, организатор убийства придумал донос о причастности сына к преступлению – живой наследник мешал распоряжаться присвоенным имуществом. Инициатор затеянного зла – Хрисогон. Но знает ли диктатор о проделках своего любимца? Если знает, любому опасно бросать вызов столь влиятельной компании!

Тревожные мысли не покидали Марка. На кону смертельной игры две жизни – невиновного Секста Рустина и его адвоката, обязанного установить истину и наказать виновного.

Вспомнив уроки актёрского мастерства, взятые у Эзопа и Росция, Марк показался судьям в образе робкого адвоката, несведущего в судебной практике и тем более в политике. С видом комнатной собачки, мечтавшей вырасти бойцовым псом, он обратился к неожиданно заскучавшим заседателям:

– Уважаемый суд! Вы правы, если удивляетесь, что какой-то дерзкий юноша взялся защищать Секста Рустина, притом что никто из славнейших ораторов по убеждениям своим не видит себя в этой роли. А я принял предложение, хотя в тот момент был готов отступиться. Скажу честно, я поступил опрометчиво. Но виню себя только в своем юношеском увлечении и думаю: неужели я настолько отважнее тех знатных ораторов? Или я жажду похвалы от публики на Форуме, поступком пожелав стяжать славу? Или я более всех предан справедливости?

Марк прервал монолог, чтобы убедиться, что выбранный им способ общения с судьями оправдывает себя. Затем, успокоившись, продолжил. Он не оправдывал убийцу, но объяснил, что обвиняемому по закону положено иметь защитника. Вот он и взялся за столь неблагодарное дело – защищать обвиняемого в убийстве родного отца.

– Мне уместнее будет показывать естественное отвращение к убийце, но я делаю над собой усилия и придаю своим речам видимость защиты. За это, уважаемые судьи, я как адвокат наверное, заслуживаю вашего сочувствия, – заявил он грустным тоном и перешёл на личность обвинителя: