Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

«Дух произведений искусства, не имеющий никакого отношения к философии объективного или субъективного духа, носит объективный характер, он и является, собственно, их содержанием, и именно он решает, какими быть произведениям, — это дух самой сущности произведения, проявляющийся посредством явления. Его объективность измеряется той мощью, с которой он внедряется в явление. Как мало общего имеет он с духом творцов, даже с каким-то элементом этого духа, видно из того, что он пробуждается посредством артефакта, как порождение его проблем, его материала. Духом произведения искусства не является даже явление произведения в целом и, в конце концов, якобы воплощенная в нем или символизируемая им идея; он не обретает предметно-вещной реальности в непосредственном тождестве с явлением произведения. Он не образует также никакого слоя под или над явлением, его предпосылка была бы не менее вещной. Местом его самоосуществления является конфигурация являющегося. Он так же формирует явление, как и оно его; дух — это источник света, которым загорается феномен, становясь вообще феноменом в точном смысле этого слова»[68].

Кажется, лучше и точнее о смысле художественного содержания, т. е. о художественности произведения искусства и не скажешь, хотя термин подобрать для адекватного обозначения этого трудно. Поэтому Адорно вынужден объяснять, что дух произведения не имеет ничего общего ни с какими другими «духами» — ни философскими, ни богословскими. И тем не менее точнее этого термина он не находит, что и понятно. «Субстанция» художественности конкретного произведения настолько тонка и неуловима, при этом обладает удивительной мощью и силой преобразовывать явление, одухотворять его и превращать в «другое», что только понятие духа, хотя и в новом смысле, может более или менее адекватно намекнуть на нее.

При этом дух произведения искусства представляется Адорно фактически единственной формой духа, о которой имеет смысл говорить вообще: «Никакой другой формы духа сегодня невозможно себе представить; прототипом его является искусство. Как напряжение, существующее между элементами произведения искусства, а не просто как явление, существующее sui generis, дух произведений представляет собой процесс, в силу чего он становится произведением искусства. Понять сущность произведений искусства невозможно без осознания этого процесса»[69].

«Дух, присутствующий в произведениях искусства, — это не что-то пришедшее к ним со стороны, он создается самой их структурой»[70]. Фактически об этом же говорили Лосев и Гартман, настаивая на том, что художественное содержание (первообраз у Лосева) создается художественной формой, а не привносится извне.

«Ведь искусство, делая оговорку общего характера относительно своей иллюзорности, является или до самого последнего времени являлось тем, чем метафизика, лишенная каких бы то ни было иллюзий и видимости, всегда лишь хотела быть… Искусство — это эмпирически существующее и к тому же чувственное явление, которое таким образом определяет себя в качестве духа, как идеализм это просто утверждает о внеэстетической реальности»[71]. Сильное утверждение, но, по-моему, очень точное, во всяком случае относительно искусства. Фактически это единственный сегодня чувственно воспринимаемый феномен, который выводит эстетического субъекта за пределы эмпирической реальности и открывает ему реальный путь к гармонии с Универсумом. Да и этот путь фактически завершился. Не создается подлинных произведений искусства, вымирает и полноценный эстетический субъект, не говоря уже о теоретиках эстетики. Однако тот, который еще не вымер, может с воодушевлением воспринять задачу, поставленную Адорно:

«Определение духа, присутствующего в произведении искусства, главнейшая задача эстетики; она тем более настоятельна, что эстетика не вправе получать категорию духа из рук философии» (курсив мой. — В. Б.)[72].